Николай Попель - Танки повернули на запад
- Так точно.
- Доложи толково.
- Слушаюсь!.. Тюряга там. Мы часовых - фьють, - Юсупов выразительно проводит автоматом. - Меня один финкой, - снова красноречивый жест. - Ничего, живой я... А в тюрягу не проберешься - стена высокий, ворота железный. Как бы там чего Гитлер не сделал. Танка нужна...
Комбриг останавливает проходящую мимо "тридцатьчетверку":
- Тюрьму освобождать. Сержант покажет. Юсупов вскакивает на броню, и танк скрывается в переулке.
- Давай за ним, - командует Бойко водителю. "Тридцатьчетверка" с ходу разбивает высокие двустворчатые серые ворота. В пролом с нависающими кусками рваного железа устремляются автоматчики и амфибия.
- Церкви и тюрьмы сравняем с землей! - кричит, повернувшись ко мне, Бойко.
Охрана с поднятыми руками забилась в угол двора. Юсупов шагает перед ней, удовлетворенно поглаживая приклад автомата.
Из узких дверей высыпают арестованные: мужчины, старики, женщины. В рваных пальто, пиджаках, лохмотьями свисающих шинелях. Бредут, опираясь на товарищей, больные и раненые. Крики, возгласы, слезы. Чей-то истерический смех из окна. Речь украинская, русская, молдавская, польская.
Двое в потрепанных офицерских шинелях бросаются к женщине, нервно кутающейся в платок.
- Галю, живая?
Они обнимают ее, подводят ко мне.
- Наша спасительница, товарищ генерал. Лицо одного из офицеров мне знакомо. Да и они, кажется, меня знают.
- Мы же лейтенанты из бригады полковника Горелова - Максимов и Кравченко. Помните рейд на Жмеринку? Раненые были, отстали. А Галя спрятала нас. Учительница она, Галя Войковская... Полицаи дознались, выдали немцам...
А Галя стоит между ними и вытирает глаза концом платка.
К Бойко снова подбежал Юсупов:
- Товарищ подполковник, я сам охране допрос делал. Много арестованных на рассвете угнали в сторону Глыбока.
Иван Никифорович тут же отдает приказ лейтенанту Овчинникову - это его танк протаранил тюремные ворота - со своим взводом и с отделением Юсупова догнать колонну арестованных.
Через какой-нибудь час я был у ратуши, над которой уже колыхалось облитое солнцем алое шелковое полотнище.
В коридорах, по широкой лестнице деловито сновали люди с красными повязками. В большом кабинете под уцелевшим портретом короля Михая (портреты Гитлера и Антонеску были сорваны) сидела смуглая старуха. Концы платка были закинуты за спину, на рукаве повязка.
- Водопровод чтобы работал и электричество. Магазины пусть открывают, говорила она парням в коротких куртках с винтовками.
- Так, так,- кивали те.
Выйдя из ратуши, я нос к носу столкнулся с Гетманом. Доха распахнута, папаха сбита набок, виски подстрижены, как у парубка.
- Поздравляю тебя, генерал Гетман, с освобождением Чериовиц.
Гетман сделал торжественное лицо и ответил мне строчками из "Василия Теркина":
Города сдают солдаты, Генералы их берут...
Он был настроен благодушно. Однако вдруг зло стукнул палкой о землю:
- Надо же!.. Нашли где-то свежее пиво, и теперь все бегают причащаться. У первого, кого увижу, голову оторву...
И тут появился этот "первый". Мимо ратуши, стараясь не расплескать добро, бежал солдат с двумя котелками, с потертым, побелевшим автоматом, заброшенным за спину. Гетман уставился на бойца. Но тот расплылся в счастливой улыбке:
- Товарищ генерал, возьмите котелок... Пивко, что янтарь...
Гетман насупился.
- Да мне, честное слово,- радостно продолжал, не замечая ничего, солдат, одного хватит. Милое дело - с командиром поделиться...
Гетман махнул рукой и, бессильно улыбнувшись, повернулся ко мне:
- Вот и попробуй "оторви голову". Благодушное настроение снова вернулось к Андрею Лаврентьевичу:
- ...Ас Моргуновым недавно такой случай. Он ведь у нас полководец осторожный. Никогда не скажет: продвигаюсь. Непременно доложит: "Веду бой с упорно сопротивляющимся противником". Заскочил я к нему на капэ, поставил танк метрах в тридцати от его машины. Кругом тишь да гладь. По радио спрашиваю: как дела, дескать... А сам - к нему в машину. Смотрю, он в микрофон надрывается: "Преодолеваю упорное сопротивление, бросаю последний резерв. Как меня поняли?" Тут я как гаркну сзади:
ох, хорошо тебя такого-разэтакого понял... От такой неожиданности Моргунов даже заикаться стал...
До вечера я оставался в Черновицах. Назначил коменданта, помогал ему "наладить нормальную жизнь", разрешал сотни самых разнообразных вопросов.
Здесь же, в помещении комендатуры, узнал, что один из батальонов бригады Моргунова на рассвете ворвался на черновицкий аэродром и захватил целехонькими немецкие самолеты. Лейтенант Овчинников с десантом нагнал колонну арестованных. Охрана разбежалась врассыпную, едва услышав гул танковых моторов...
Бригады Бойко и Моргунова развивали натиск на Сторожинец.
Догоняя их, я поехал дорогами, хранившими привычные уже следы немецко-румынского отступления. Разбитые машины, автобусы, сгоревшие танки, нацеленные в небо стволы недвижных зениток.
На повороте шоссе возле свеженасыпанного холма стоял часовой. Меня это удивило.
- Что охраняете?
- Не могу знать.
- Кто поставил?
- Старший лейтенант Адушкин.
Часового расспрашивать не полагается, а про холм я вспомнил случайно пятнадцать лет спустя, распивая чаи в Тернополе, на квартире Адушкина. Адушкин расхохотался так, что дочка испуганно посмотрела на него.
- Как же, как же! Шоссе берет влево, а справа остается буковая рощица. Мы там немецкий продовольственный обоз накрыли. Добро на дороге не уцелеет. Вот я что получше да покрепче упаковано (немцы - мастера паковать!) и велел зарыть... Наступление скоро выдохнется, думаю, на формировку встанем и опять гороховый суп с американской колбасой пойдет. А тут машину подошлешь, кой-чего откопаешь, и солдат скучать не будет...
...В лесу на поляне восточнее Сторожинца я нагнал
штаб Бойко. И здесь услышал весть, от которой в радостной тревоге сжалось сердце: взвод лейтенанта Шкиля вышел на государственную границу Советского Союза с Румынией.
Вскоре появился и сам Василий Шкиль. Он вылез из "тридцатьчетверки", черноволосый, черноглазый, с густыми смолистыми бровями, со щетиной, отливавшей синевой. Доложил. Повернулся через левое плечо, направился обратно к танку:
- Давай, ребята, распутывай.
Отвязали что-то и бережно понесли к нам:
- Вот, глядите.
Подминая начавшую пробиваться траву, перед нами лежал полосатый пограничный столб. Наверху на одной стороне надпись: "СССР", на другой латинскими буквами: "Румыния". Нижняя, находившаяся в земле, часть столба начала гнить, на верхней - потускнели, стерлись краски.
- В укромном месте стоял, фрицы и румыны не приметили, - объяснял Шкиль. Мы, как увидели, такой салют трахнули, что, наверное, у Антонеску в Бухаресте стекла вылетели!.. Потом, думаем, давай свезем столб комбригу покажем... Может, за это, как за форсирование Днепра, Героя получить полагается.
