Людмила Анисарова - Новиков-Прибой
В год, когда Алексея должны были забрать на военную службу, умер отец, успевший наказать сыну служить верой и правдой царю-батюшке и, конечно, не подозревавший о том, что сын, став революционером, наказа отцовского не выполнит.
Оплакав мужа, отца и деда, погоревав, Мария Ивановна, Сильвестр со своей семьёй и Алексей снова принялись хозяйствовать, помня наставления Силантия Филипповича делать всё основательно и на совесть. Правда, младший его сынок в мыслях был уже далёк от тяжёлого и однообразного крестьянского быта: его всё больше и больше волновали мечты о предстоящих жизненных переменах. И грезились никогда им не виданные бескрайние морские просторы: богатое воображение расцвечивало всё новыми и новыми красками рассказ того лихого матроса, которого когда-то встретили они с матерью на пути из монастыря.
Алексею не жалко было расставаться с хозяйством: не был он к нему так привязан, как Сильвестр. Другую, не крестьянскую, судьбу свою чуял. Только мать было жалко. Особенно теперь, когда лишилась она мужа, опоры своей. Он ведь ей, сироте, на всю жизнь и отца и мать заменил.
Интересен сохранившийся с 1899 года документ, который выправила мать Алексея Новикова сразу после смерти мужа. Называется он «Вдовий вид» и гласит следующее: «Предъявительница сего солдатская вдова умершего 28 января 1899 года отставного фейерверкера Силантия Филиппова Новикова, поступившего в военную службу 3 января 1839 года и уволенного в отставку 15 октября 1862 года, Марья Ивановна Новикова действительно того самого звания. Приметами она: 60 лет от роду. Рост 2 арш. 4 вер., волосы на голове и бровях тёмно-русые, глаза серые, лицо чистое, особых примет не имеет. Дан сей вид за подписью, с приложением казённой печати 6 июля 1899 года».
«Особых примет не имеет…» И видится ясно картина: читает эту бумагу 22-летний крестьянский парень, удивлённо хмыкает и взглядывает серыми лучистыми глазами в такие же материнские: «Это ты-то у нас особых примет не имеешь?» И к брату старшему, заматеревшему, бородатому, отцу уже немалого к тому времени семейства: «Это наша-то маманя без примет особых? А то, что красавица? А умница? А мечтательница?» И смеётся — и хитро, и весело, и задорно. И крепко обнимает мать, которая сначала смущённо улыбается да отмахивается, а потом с горестным стоном припадает к сыновней груди: вот-вот забреют кровинушку в солдаты…
А он ведь, Алексей, чуть не женился перед тем, как на службу идти. Была у него зазноба, Евдокией звали. Готовился сватов засылать, да только заранее отговорила девку сердобольная мать: куда в такую семью идти, хозяйство большое, да детей у брата старшего мал мала меньше. Он, Сильвестр-то, и правит домом. Сам до работы горячий и всех заездил. Алексей не сегодня-завтра служить уйдёт… Нет и нет, другого жениха надо дожидаться…
Бывают странные сближенья… Почти 100 лет спустя дочь давно ушедшего из жизни писателя Новикова-Прибоя Ирина Алексеевна даст в газету объявление: ищет, кто в Москве шерсть прясть умеет. И нашлась женщина. В огромной Москве — одна. Во всяком случае, отозвалась — одна. Оказалась внучкой той самой Евдокии из Матвеевского…
НАЗВАЛСЯ ОХОТНИКОМ ПОЙТИ ВО ФЛОТ…
О том, как забирали в армию в России на излёте XIX века, как прощались с вольной жизнью деревенские парни, Новиков-Прибой рассказал в очерках «Как я призывался» и «Как мы гуляли в рекрутах»[5]. В одном из них автор даёт объёмную и выразительную картину жизни деревни в те осенние дни, когда наставала пора прощаться с молодыми ребятами, которым вот-вот предстояло отправиться на службу в армию:
«Носится, серебристо сверкая на солнце, паутина — признак наступающей осени. Желтеют на деревьях листья, блёкнут сады и огороды. Крестьянские избы с серыми соломенными крышами принимают более унылый вид. За селом, в отдалении, неторопливо вертятся крылья ветрянок, размалывая новый урожай. Ближе кое-где крутятся сизым дымом овины. На токах идёт молотьба, и далеко разносится ритмичный стук цепов. Крестьяне заняты последней уборкой — роются на картофельных полях, выбирают коноплю, снимают с огородов овощи. Даже подростки на работе. В селе малолюдно и тихо. Только дряхлые старики и старушки греются на солнце, да детвора возится в дорожной пыли — вперемежку с курами и поросятами.
Но вот откуда-то, с конца села, разлились звуки гармошки и смешались с пьяной, горластой песнью. Шатаясь, они идут в обнимку посредине улицы и жалобно, с надрывом поют:
Как солдатская дорожка
Вся слезами полита:
По ней ходят и гуляют
Молодые рекрута…
До призыва осталось ещё месяца два, а они уже гуляют. Так уж исстари повелось: заранее освобождать рекрутов от тяжёлой крестьянской работы. И ходят они из двора во двор, по родным и знакомым, пропивая последние гроши, добытые каторжным трудом. По мере того как приближается день призыва, растёт разгул. Пусть гуляют — впереди горе — тяжёлое солдатское житьё».
Все разговоры в деревне — только о призыве. Кому-то «повезло»: дитё в своё время уродилось недужное или настигла его беда, стал калекой — тут уж ни о какой службе речи быть не может, останется, горемычный, на утешение родителям. А те матери, сыновей которых Господь Бог здоровьем не обидел, отправлялись по ворожеям и знахаркам в надежде раздобыть такое снадобье, после которого их сыночек никому, кроме родных, не будет нужен. Богатые, ясное дело, решали всё с помощью денег: «…и часто здоровый, как бык, откормленный кулацкий сынок освобождался по какой-то таинственной болезни». Некоторые освобождались по жребию — и не было тогда конца счастью.
Одним словом, призыва в армию почти никто не жаждал. И желание Алексея Новикова, мечтающего попасть на флот, где служили целых семь лет, было явлением исключительным. Медицинский осмотр показал: годен.
«В городе Спасске, — вспоминал Новиков-Прибой, — нас начали распределять по частям. Я назвался охотником пойти во флот, на это внимания не обратили и назначили меня в конвойную команду на остров Сахалин. Мечта моя рушилась. Но нашёлся человек, который как раз был назначен на флот, а хотел служить на Сахалине — там можно было поднажиться. Мы сговорились с ним обменяться местами. Но воинский начальник не обратил внимания на наши просьбы. Мы не знали, как быть. Один умный человек посоветовал обратиться к старшему писарю с „подарком“. Так и сделали. Писарь милостиво принял взятку, и на перекличке мы поменялись местами. Я попал во флот».
Наиболее полное представление о том, как начиналась служба Алексея Новикова на Балтике, мы получаем из двух его писем (объединённых общим заглавием «Письмо одного матроса к брату»), которые (если считать написанные Алёшей Новиковым в 12 лет рассказ «Живой мертвец» и поучение «О необходимости поминовения умерших») можно рассматривать как третье (пусть и несовершенное) литературное произведение будущего писателя.
