Людмила Анисарова - Новиков-Прибой
Поучительный тон сохраняется и в другом сочинении Алексея Новикова, подшитом вместе с первым «произведением» и названном «О необходимости поминовения умерших». Любопытно, что этот маленький «трактат» никогда ранее не упоминался ни в одном исследовании творчества Новикова-Прибоя. Причина тому, очевидно, одна: его абсолютно религиозное содержание, без той важной нити размышлений о социальном зле, которая проходит через первый рассказ и вполне может быть названа красной. «О необходимости поминовения умерших» написано, безусловно, под влиянием многочисленных церковно-назидательных книжек, которые водились в доме. Тем не менее рассуждения в заданном ими русле по праву можно считать вторым самостоятельным литературным опытом Алёши Новикова. Один зачин чего стоит: «Жизнь, жизнь! Как трудна наша жизнь души…» Всё-таки не случайно матушка хотела отдать младшего сына в монахи: мальчик был и верующий, и мыслящий, и способный. Можно представить, какой гордостью наполнялось материнское сердце, когда её Алёша, усадив после ужина семью в кружок, выразительно читал собственноручно написанные им «книжки».
Нас нисколько не удивляют ранние литературные опыты Жуковского, Пушкина, Лермонтова, Толстого, Бунина, Блока… В большинстве дворянских семей традиционными были и чтение вслух, и выпуски рукописных журналов, и постановки домашнего театра. Маленькие аристократы с молоком матери впитывали основы словесной и музыкальной культуры, в них исподволь формировалась восприимчивость ко всем её проявлениям, воспитывался тонкий вкус. Развитие творческих способностей было естественным и закономерным явлением. А вот судьбы знаменитых русских самородков: Ломоносова, Решетникова, Сурикова, Кольцова, Горького, Есенина, Новикова-Прибоя — поистине потрясают. Как много должно было сойтись в судьбе этих замечательных простолюдинов! Как много труда им нужно было приложить, чтобы данное от Бога чувство прекрасного, заключённое в самой природе и растворившееся в мощном духе народной культуры, не нуждающееся по большому счёту ни в какой огранке в виде образования (даровитых сказителей да песенников на Руси во все времена было превеликое множество!), развилось настолько, чтобы стать достоянием национальной и даже мировой (в случае с Есениным это бесспорно) литературы.
Вероятно, именно книги пробудили в беспокойной и восприимчивой душе Алексея Новикова глубокий и искренний интерес к окружающему миру, заставили его пытливый ум искать ответы на вопросы, которые у многих его сверстников, по безграмотности, и возникнуть-то не могли.
А у Алёши вопросов было множество. Ну, например, как это птицы, улетая, снова возвращаются в родные места? Как они дорогу находят? А в том, что находят дорогу и возвращаются именно туда, откуда улетели, Алёша сам убедился. Поймал он как-то скворца, живущего в деревянном домике, который они с друзьями смастерили и на шест около дома повесили. Привязал к его лапке красную шёлковую ленточку — скворец и перепугался, и удивился, но деваться ему было некуда, пришлось с ленточкой летать.
А у младшего Силкина с этого момента забота появилась — наблюдать за своим скворцом. Видел он его не раз и в начале осени, когда птицы начали собираться в стаи.
«Это меня очень забавляло, — напишет потом в „Цусиме“ Новиков-Прибой. — Но какова же была моя радость, когда и на следующую весну он прилетел и поселился в той же скворечне. Только красная лента на его ноге поблекла. И мне казалось, что на этот раз он, блестяще-чёрный, с фиолетовым отливом, рассыпался брачными песнями перед своей пёстренькой подругой особенно красиво и весело.
Я вывел во двор отца и мать и, показывая на скворца, восторженно сказал:
— Смотрите! Вот он!
А потом задал вопрос:
— Как он нашёл дорогу обратно?
Отец, николаевский солдат, с седыми бакенбардами, покачав головою, изрёк:
— Не иначе как соображение есть, стало быть, птица умная.
А мать протянула своё:
— Это сам Бог указует птицам путь».
Но ни то ни другое толкование Алексею не понравилось. И остался этот вопрос для него надолго открытым. Волновал и тогда, когда, осуществив детскую мечту, стал он моряком бороздить моря и океаны. С кораблями всё было понятно: компас, карты, специально обученный штурман. А вот как птицы находят верный путь? Это было необъяснимо тогда с точки зрения разума. А душа подсказывала: путь к родным местам может быть трудным и неблизким, но всегда верным, с этого пути не собьёшься.
Ещё будучи подростком, начал Алёша Силкин охотничать. Ему нравилось, когда взрослые, ценившие его за расторопность и сметливость, брали его на охоту как равного. В друзьях у него, мальчишки, числились известные в округе охотники — старик Калитов и Никита Волков.
Старик Калитов, сказочник и песельник, много в своей жизни повидавший, вёл жизнь особенную, не как у других сельчан. На участке, который все считали непригодным, он умудрялся выращивать арбузы, а в небольшом ничейном пруду развёл карасей. Было у него старое шомпольное ружьё, скреплённое проволокой, — с ним и охотился на уток.
А Никита Волков, забросив своё хозяйство, ни о чём, кроме охоты, думать не хотел. Зато уж про неё, родимую, он знал всё.
Вот к этим двум, непохожим на всех остальных людям и тянулся Алёша. То с одним, то с другим увязывался он в окрестные леса не столько за дичью или зверем, сколько за яркими впечатлениями. Окружающий мир — прекрасный, разнообразный, загадочный — манил его к себе величием и тайнами. Ещё не умея сказать об этом, он всё больше ощущал необъяснимую и волнующую связь с природой, чувствовал себя её частью — и действительно был (и остался на всю жизнь) её умным и благодарным ребёнком.
Его притягивало всё красивое. Но не пойдёшь же в лес просто так, без дела, поглазеть — засмеют. Охота — другое дело. Охотник — это добытчик, почёт ему и уважение. А уж о том, что глаза не могли наглядеться на земную красоту, о том — молчок. И всё-таки на всю жизнь запомнился Алексею Новикову день, ознаменовавшийся первой охотничьей добычей.
«Весенней влажной ночью, — пишет А. Перегудов, — шёл Алёша лесом с ружьём, взятым у Волкова… Лес был глух, тёмен, казался таинственным и немного страшным. Над верхушками сосен мерцали зелёные звёзды, в чащах ельника белели пласты нестаявшего снега. В лесной глубине журчали невидимые ручьи, как будто вздыхали, жаловались на что-то…
Мальчик пришёл на место, где, по описанию охотников, должен быть глухариный ток, и долго стоял неподвижно, прислушиваясь к звукам уходящей ночи. И вдруг он услыхал „кляцканье“ глухаря. Как заколотилось сердце и задрожали руки, крепко сжимавшие старое шомпольное ружьё! Он начал подходить к глухарю „под песню“, как учил Волков, делал два-три быстрых скачка и останавливался раньше, чем глухарь прекращал свою короткую песню. Он уже слышал „скрежетание“, будто кто-то в тёмной хвое точил о сковороду нож. Занималась заря, и на бледно-жёлтом её фоне Алёша увидел глухаря. Лесной красавец, распустив хвост и крылья, ходил по корявой ветви сосны. Мальчик вскинул ружьё и выстрелил. А когда он возвращался домой с первым охотничьим трофеем, невиданно прекрасными казались и лес, и небо, и золотое солнце, всплывающее над шапками сосен…»
