Александр Стекольников - Васил Левский
Монах вынул из сумки полученный в Чукурлии пшеничный хлеб и сыр. У ребят загорелись глаза. Ели молча, сосредоточенно, подбирая каждую крошку.
Весенние вечера в горах прохладные. Через отверстие в крыше, служившее дымоходом, и единственное оконце без стекла потянуло холодком. Хозяйка позатыкала их соломой, и в комнате стало темно. Хозяин зажег борину — еловую щепу. Ее трепетный свет, легкий запах смолы придали уют. Васил огляделся: бедно, ох, как бедно, но чисто.
В ту ночь обитатели маленького жилья, может быть впервые за многие дни наевшиеся досыта, спали крепко. Только Васила душили кошмары. То на него набрасывались стаи одичавших псов со свирепыми мордами стражников, полицейских, сборщиков налогов, то он тонул в попаре — холодной и мутной, как вода в реке в весеннее половодье.
Кто знает, какой след оставило в юной душе посещение села Митиризово. Известно лишь, что это село будет одним из первых, куда через несколько лет придет Васил, чтобы готовить обездоленных к борьбе за справедливость.
В походах по родной стране познавал Васил жизнь своего народа. Пути-дороги стали его школой.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ГРОЗА ПРОШЛА СТОРОНОЙ
Тревоги и волнения несло лето 1853 года. Каждый день рождал новые слухи. Говорили о войне, о том, будто Россия вступилась за христиан. Но никто ничего толком не знал. И лишь по тому, как нарастала волна мусульманского фанатизма, болгары чувствовали, что у Турции что-то назревает в делах с Россией. Так всегда бывало: как только осложнялись отношения с Россией, усиливались преследования болгар.
На дорогах стало опасно не только ночью. Но хаджи Василий считал, что именно теперь необходимо слово утешения, и участил хождения по селам. Васил не отставал от дяди, хотя тот и отговаривал его.
Прошло каких-нибудь месяца полтора после посещения Чукурлии и Митиризова, а как все изменилось.
На дорогах встречались турецкие войска, двигавшиеся на север, к Дунаю. Приближения их с ужасов ожидали в придорожных селениях. Молодых женщин и девушек старались отправить к родственникам и знакомым куда-либо подальше от дорог. На ночь собирались в домах по нескольку семей, чтобы в случае нужды обороняться. В поле не выходили в одиночку, а приступив к работе, выставляли дозоры, чтобы успеть вовремя скрыться.
К середине лета тревожные слухи подтвердились. В города, а затем и в села проникли вести о происходящем в мире.
Конфликт между Россией и Турцией, возникший, как гласили официальные сообщения, во имя защиты Россией прав христианского населения, обострялся. В феврале 1853 года чрезвычайный посол князь Меншиков предъявил турецкому правительству ряд требований, касающихся русского покровительства христианских подданных Турецкой империи. Турецкое правительство, подстрекаемое Англией и Францией, отклонило русские требования без рассмотрения. В июле того же года русские войска с целью давления на Турцию заняли придунайские княжества Молдавию и Валахию.
С этого момента положение болгар еще более ухудшилось. В мечетях муллы призывали к резне христиан. По турецким селениям бродили фанатики дервиши, возбуждая в магометанах ненависть к иноверцам. В городах и селах болгары по утрам находили на своих домах особые знаки, которыми турки помечали жилье христиан. Турки, бряцая оружием, похвалялись, что скоро придет приказ резать неверных.
Болгарскую землю захлестнула волна погромов. По селам рыскали шайки разбойников. В районах расквартирования турецких войск разбоем и насилием занимались солдаты.
Сами турецкие власти способствовали росту изуверства. Им всюду мерещились заговоры, и они жестоко расправлялись с заподозренными. В Казанлыке, неподалеку от Карлова, на городской площади среди бела дня по приказу властей были умерщвлены сорок три болгарина, обвиненных в неблагожелательном отношении к Турции.
В Карлово — крупный торговый и промышленный город — новости стекались быстро. Упорно говорили, что на помощь Турции в ее конфликте с Россией пришли Англия и Франция. Константинопольские болгары в письмах карловчанам сообщали, что к турецким берегам подошли корабли английского и французского флотов.
В самой Болгарии все чаще стали встречаться английские и французские проповедники, но проповедовали они далеко не евангелие. Кое-где эти агенты протестантской и католической церкви собирали с помощью турецких властей подписи болгар под какими-то письмами. Поддавались этой уловке отсталые да запуганные. Грамотные быстро разобрались, что цель этих петиций — оправдать турецкое насилие, очернить Россию, оправдать вмешательство Англии и Франции.
Такое поведение европейских держав вызвало у болгар резкое осуждение.
Как-то в церкви, когда после богослужения староста и дьяк подсчитывали за столом собранные деньги, Васил услышал гневные слова:
— «...Варвар-азиатец поработил нас, а просвещенные европейцы пособляют ему обложить нас новыми цепями. Магометанин держит нас в темнице, а западные христиане взамен заржавевших оков куют нам новые, крепче и тяжелее. Неверный обобрал нас, содрал с нас даже кожу, а верные помогают ему исторгнуть и душу нашу...»
Чтобы лучше слышать, Васил приблизился к столу, но читавший замолк. Васил смутился, а староста сказал:
— Ничего. Читай дальше. Пусть малец останется. Так-то лучше. Если кто зайдет — решит, что при мальчике ничем незаконным заниматься не будут. А Васила я знаю...
Зашелестела бумага, и вновь тихо, но внятно полились зажигающие слова:
— «Четыре с половиной века претерпевали мы ужаснейшее унижение, выносили страшные страдания, чтобы удержать свою религию, посредством которой сохранили неповрежденною свою народность. Когда у турок не осталось больше средств к обращению нас в ислам, англичане и французы затеяли произвести между нами раскол, чтобы отдалить нас от единоверных братьев. Миссионеры и агенты их, число коих в последнюю осень весьма увеличилось, являются к нам с этой целью и нечестивые свои замыслы прикрывают благочестивыми намерениями проповедовать нам евангелие.
Мы, претерпев столько страданий от турок, перенесем и искушения от англичан и французов. Они покушаются отнять у нас волю и подчинить ее своей, чтобы отделить нас от соплеменников наших, русских, единственных наших доброжелателей, от коих мы ожидаем облегчения злополучной нашей участи. Но сколь преданность наша к России французам и англичанам не по сердцу, столь братство их с нашими угнетателями нам отвратительно. Пусть употребят они на что угодно наши подписи, которые агенты их силою собирали летом в народе с помощью турецких властей. Тщетны их старания очернить перед нами русских, напрасно они доказывают нам, что мы страдаем через русских. Мы судим просто — турки наши тираны: кто с ними — тот против нас, а кто за нас — тот против них...»
