Филипп Александр - Королева Виктория
«Наполеон повержен!» «Корсиканское чудовище позорно отреклось в Фонтенбло от власти!» «В Париже союзники восстановили на французском престоле Людовика XVIII!» Англичане набрасывались на газеты и с трудом решались верить набранным крупными буквами заголовкам «Таймс» или «Курьера», номера которых они рвали друг у друга из рук весной 1814 года. Как же долго длилась эта война! Долгожданный мир наступил! Император сослан на остров Эльба!
Все эти новости, заставлявшие Лондон надуваться от гордости, а три четверти Европы визжать от радости, оставляли равнодушным лишь одного человека: английского короля. А между тем Георг III всегда считал этого узурпатора-корсиканца своим личным врагом. Но сейчас, в семьдесят пять лет, в сиреневом домашнем халате, с длинной седой бородой, падающей ему на грудь, он бродил по комнатам своего Виндзорского замка, этакий король Лир, слепой и почти оглохший. Его величество устраивал смотр деревьям в парке, принимая их за гренадер, слушал пение ангелов, уверял, что видит в телескоп свое Ганноверское королевство, и рвался спасать Лондон от привидевшегося ему наводнения.
Жуткое видение Наполеона, громящего русские войска под Фридландом в 1807 году, Наполеона, подписывающего Тильзитский мир и делящего Европу с царем Александром, было не единственным его кошмаром. Георг III никак не мог оправиться от потери колоний в Америке, которые рассматривал как личную собственность и чью независимость ему пришлось признать в 1783 году. А еще он ненавидел ирландцев, этих проклятых папистов, хотевших быть хозяевами на своей земле, тогда как он, король Англии, торжественно поклялся во время своей коронации защищать интересы англиканской церкви.
Вот уже четверть века он страдал порфирией. Этой болезнью, передающейся по наследству, которой подвержены как мужчины, так и женщины и симптомами которой являются высыпания на коже, моча красного цвета, а главное — приступы безумия, сменяемые периодами ремиссии. Этот диагноз был поставлен его предку королю Якову Шотландскому доктором Тюрке де Майенном.
Первый приступ безумия случился у Георга III еще в 1788 году. Король впал тогда в такое буйство, что на него пришлось надеть смирительную рубашку. В 1811 году несчастного государя официально объявили сумасшедшим. Парламент без всякого энтузиазма вынужден был назначить регентом его сына Георга, принца Уэльского, который оспаривал у графа д’Артуа титул «первого джентльмена Европы», но на деле был просто фатом, распутником и пьяницей, прозванным жирным «Prinny» — жирным «Павлином».
Принц-регент обожал роскошные празднества и не мог упустить случая широко и весело отметить эту долгожданную победу над Наполеоном. Его резиденция в Карлтон-хаусе была украшена огромной светящейся композицией, прославляющей Людовика XVIII, который с 1807 года жил в Англии, предоставившей ему убежище. Множество свечей, зажженных среди геральдических лилий, образовали надпись: «Да здравствуют Бурбоны!»
Народ ликовал и ночь напролет ходил по кабачкам, где пиво лилось рекой. 25 июня в Дувре встречали как героя возвращавшегося из Испании Веллингтона. Его путь к столице превратился в триумфальное шествие, а в Лондоне толпа распрягла его лошадей и сама потащила его карету. Все средства, позволявшие забыть тяготы осады, были хороши. Англия торжествовала, но была совершенно разорена. Караваны судов перегородили Темзу, в доках скопилось огромное количество мешков с сахаром, чаем и хлопком, текстильные фабрики не работали и не выпускали свою продукцию. Развитие машинного производства стало причиной роста армии безработных, которую пополнили двести тысяч солдат и матросов, вернувшихся домой после победы.
Аристократия же вздохнула с облегчением. Она избежала революции, термидорианских гильотин[8] и рек крови, которые, казалось, никогда не обмелеют. Наполеон так и не высадился в Англии, и лорды не лишились ни одного из своих прав. А также остались при своих богатствах. Они правили страной, четыре пятых территории которой находилось в их владении. Беда, свалившаяся на французскую знать, позволила им за бесценок скупить принадлежавшие ей картины и мебель и богато обставить свои замки из шестидесяти комнат, в которых они проводили лето, а главное — осень, сезон охоты.
Гостей там принимали с неслыханной роскошью. Лорд Эгремонт, например, держал в своем имении Петворт триста лошадей. В Бельвуаре у герцога Ратленда день и ночь играл для гостей военный оркестр, а в столовой для слуг были накрыты столы на сто человек. В Четсворте герцог Девоншир разъезжал по своим владениям в коляске, запряженной шестеркой лошадей, в сопровождении восьми форейторов в ливреях. А его лондонский дом был «достоин императора».
Вместе с Мельбурн-хаусом и Холланд-хаусом Девоншир-хаус являлся одним из трех интеллектуальных оплотов партии вигов, чья репутация уже сложилась. Хрусталь огромных канделябров и пламя свечей отражались, повторяясь бессчетное количество раз, в многочисленных зеркалах. После Ватерлоо балы следовали за балами, являя собой «сверкающее море украшений, драгоценных камней, перьев, жемчуга и шелка». Шампанское, бордо, порто лились рекой, и каждый день на утренней заре четыре тысячи представителей привилегированного класса все еще были на ногах, они пили черри и танцевали кадриль в тот час, когда рабочие уже шли на свои фабрики.
Эта ветреная аристократия перебиралась в город в феврале — к открытию парламентской сессии, поскольку в верхней палате парламента практически все места принадлежали ей. Начинался лондонский сезон с его великосветскими раутами, на которых подыскивали женихов для заневестившихся дочек. Политическая жизнь была совсем не обременительной для благородных лордов. По утрам они прогуливались в парке. Выйдя из парламента, направлялись в свой клуб, где в семь часов вечера ужинали, после чего, если не было никакого бала, появлялись в театре или в опере, а потом возвращались в клуб, чтобы покинуть его лишь на рассвете.
Мода требовала от мужчины, чтобы он много пил. Человек, не способный выпить за ужином две бутылки вина, был плохим сотрапезником. Достижения на этом поприще комментировалось следующим образом: «У этого джентльмена сил на четыре бутылки... у этого — на пять...» Лорды Пенмур и Дафферин прославились тем, что могли вопить по шесть бутылок. А высокородный и многоуважаемый лорд Грей порой приезжал в свой Брукс-клуб «пьяным, как лорд», что уже давно вошло в поговорку.
Азартные игры были не в меньшем почете. Еще в XVIII веке лорд Холланд специально выдавал своему пятнадцатилетнему сыну, Чарльзу Джону Фоксу, крупные суммы денег, «чтобы позволить ему достойно пройти школу игрока». Вокруг столов, обитых зеленым сукном, юные наследники проигрывали или выигрывали целые состояния, не выходя из своей обычной меланхолии. К ипподрому в Ньюмаркете, где высшее общество собиралось трижды в год, прибавился ипподром в Аскоте. Играли в клубах, играли у Уайта, Ватье и Алмака. Иногда партия заканчивалась дуэлью на пистолетах или вульгарной потасовкой. На Бонд-стрит кумиры золотой молодежи Джексон и Анджело обучали всех желающих новому виду боевого искусства под названием «бокс».
