Вячеслав Пальман - Кольцо Сатаны. Часть 2. Гонимые
Записи наблюдателей вызывали у агрономов большой интерес. Разделанная земля меняла свою стать. Всего через десять суток после распашки граница мерзлоты опустилась почти на полметра. А прогрев возрос на восемь градусов! И тут с верхней границы склона на новую пашню стала прибывать вода: сопка, пропитанная водой, спускала ее по талому слою почвы.
Леглер предложил:
— Надо устраивать нагорную канаву для перехвата воды. Иначе наша целина превратится в болото.
Все было ново, все наталкивало на неожиданные проблемы. Сама тема «земледелие у полюса холода», суждения Кийка, Сидоренко и Леглера были очень интересны. В разговоре ученых прорезалась раскованность, профессиональная уверенность, способность мыслить смело и логически. Жизнь в палатке казалась им раем по сравнению с бараком. Хотелось шире раскрыть свои возможности, помочь агрономам, вообще делать свое прерванное арестом дело.
Август стоял жаркий, к полудню температура подымалась к тридцати градусам. Неиствовали комары. Была устойчивая тишь, свойственная антициклону. В долине, как в яме, накапливалась духота. Даже высокий Морджот стряхнул с себя снег, почернел. За долгие дни солнце высушило землю под овощными гребнями, река Берелех усохла, в ее протоках оголились обкатанные камни. Прииски жаловались на нехватку воды для промывки золота. Кажется, именно в те дни на приисках вдруг увеличили рабочий день до шестнадцати часов. Немыслимая нагрузка! К концу дня заключенные просто падали. Многие уже не вставали. Чего не сделают гулаговцы для выполнения плана по золоту!
Из Нагаево пошли новые этапы. В партиях заключенных резко возросло количество людей из Прибалтийских государств, ставших республиками СССР; украинцев, разговаривающих на несколько непривычном языке. То были галичане из областей Западной Украины.
Почему они оказались вслед за поляками в лагерях, здесь никто не мог объяснить. В совхозе и в поселке давно не видели газет, в продаже их вообще не было, радио не полагалось, и тот мир, где назревала война, как-то отодвинулся от колымчан, особенно от заключенных.
В самом конце августа всю команду немного окрепших инвалидов из совхоза увезли. Удержать никого не удалось. У Севвостлага были свои законы. Что там совхоз!.. Как добрая память об умелых землеведах остались три участка новины — разделанной пашни. Эту землю, чтобы не пустовала, засеяли скороспелым редисом и кочанным салатом — в надежде, что успеют подрасти до морозов.
Из управления сельским хозяйством Дальстроя пришло письмо с просьбой послать агронома на Колымскую опытную станцию с материалами по освоению новых площадей. Сапатов побежал с письмом к Кораблину. Вернулся он скоро, вызвал Хорошева и показал резолюцию Кораблина: «Послать агронома Морозова».
— Не возражаю, — сказал Хорошев.
С огорчением осмотрев свои сильно разбитые ботинки, Сергей собрал бумаги с метеоданными, залез в свой неизносимый комбинезон, запасся командировкой и ранним утром вышел на трассу: голосовать.
Вскоре он уже сидел в кузове полуторки, где были попутчики. Но они ехали в Магадан, а на Опытную станцию дорога поворачивала от Дебинского моста. Там Морозов сошел, чтобы дождаться машины.
На боковой дороге пришлось постоять долго, машины на Эльген шли редко, однако дождался и снова полез в кузов, где стояли, держась за кабину, двое попутчиков.
Трасса шла на подъем, сопки сдвигались все теснее, ложе Колымы сужалось, дорога виляла и подымалась выше. В кузове примолкли, ущелье не располагало к шуткам и разговорам. Наверх, на добрую сотню метров уходил потрескавшийся гранит с редкими кустиками по щелям, а вниз, почти отвесно — обрыв, темнело у воды, несло мрачным холодом, словно и не было жаркого солнечного дня.
Машина шла тихо, на скрытых поворотах сигналила на случай встречи с другой машиной. Разъезды были далеко не везде.
Постепенно горы раздвигались, ущелье ширилось, а сопки мельчали. И Колыма разливалась, мельчала, она белела бурунчиками, радовалась простору. Открылся горизонт, заросшие сопки волнисто уходили на две стороны. И солнце светило, и на душе стало теплей.
Дорога сделала петлю и легонько пошла вниз. Неожиданно поперек дороги возник голый распадок. Левее трассы сумрачно смотрелся квадрат колючей проволоки. Лагерь был покинут, проволока порвана, каркасы палаток костистыми скелетами неприкаянно подымались среди густого фиолетового кипрея — травы забвения, поселяющегося на покинутых местах и лесных полянах.
— Что это? — Сергей перегнулся из кузова к открытому стеклу кабины.
— Прииск «Майорыч», — ответил водитель. — Изработался. В прошлом годе закрыли, а народ угнали в Северное управление. Кто жив остался.
Машина осторожно прошла по мостику через ручей. Возле него стояли столбы с жалкими остатками промывочного прибора — желоба. А дальше начинался новый извилистый подъем. Боковой ветер сбивал жару.
На очередном вираже с такой же волной воздуха, идущей от близко придвинувшейся сопки, вдруг потянуло тяжелым приторно-сладким духом — хоть нос зажимай. Неслыханная вонь усиливалась, выворачивала, дышать становилось трудно, подступала темнота. Шофер матюкнулся, переключил скорость. Машина дернулась, рывком ускорила ход и через три-четыре минуты вырвалась из зловонно-сумрачной зоны на свежий воздух. И тут же остановилась.
— Сколько раз проезжал здесь, — сказал шофер, вышедший из кабины, — а такого духа никогда не наносило. Вам из кузова, мужики, ничего не видать под сопкой или где там?
С той стороны, откуда только что несло тяжелым запахом, у самого подножья сопки темнела небольшая продолговатая низина. Она отличалась цветом — некое серо-пепельное пятно в окаёмке из мелких тонколистных кустиков ивняка или багульника.
— А-а, понятно, — протянул шофер, разглядев эту низину. Лицо его сделалось хищно-любопытным. — Айда, посмотрим поближе, благо ветер в сторону относит.
Сергей и его спутники попрыгали из кузова. Шли по сухому шелестящему щебню с островками жесткой травы — щучки. Через сотню-другую метров на них снова нанесло тем же невообразимо тяжким духом, они разом отскочили в сторону и поднялись повыше. С этого места, среди бугристых холмов им открылось понижение, полное темно-пепельной массы. Разложившиеся трупы…
Никаких загадок. Могилыцики-блатари из лагерной зоны бывшего прииска «Майорыч», как всегда, не слишком затрудняли себя тяжкой работой с захоронением. Они облюбовали эту низину и по мере надобности разгребали в ней снег, а на мерзлую землю сбрасывали полуголые трупы, надеясь, что метели заметут это место, где в тени сопок даже летом солнце не успеет растопить снега… Но нынешняя жара к августовскому концу все же успела раскрыть несчастных. Погребение оказалось на виду. Трупный запах при восточном ветре понесло через дорогу…
