Михаил Лобанов - Мы - военные инженеры
- Итак, дети мои, на чем же мы остановились с вами в прошлый раз?
Заглянув в чью-нибудь тетрадь, Владимир Аркадьевич подходил к доске и начинал выводить очередное алгебраическое уравнение. Писал он мелко, но исключительно четко и разборчиво. Аккуратности он требовал и от других.
- Математика не терпит неряшливости, - не раз говорил Берсенев. - Ей нужна красота цифр, букв, знаков, символов! Математика, - он торжественно поднимал вверх указательный палец, - это искусство, с которым ничто не может сравниться!
Помнится, вначале мы тайком подсмеивались над Берсеневым, его восторженностью, фанатичной увлеченностью. А потом незаметно сами всей душой полюбили его предмет. Мы были глубоко признательны Владимиру Аркадьевичу за требовательность, душевное и доброе отношение к нам. А он в свою, очередь часто восторгался курсантами.
- Откуда вы, дети мои, живущие в голоде и. холоде, берете силы для того, чтобы преуспевать в такой науке, как математика? Я поражаюсь! Преклоняюсь перед вами!
Что ж, в какой-то мере он, вероятно, бил прав. Учеба отнимала у нас много сил, а условия тогда были трудными. Голодными мы, конечно, не сидели. Кормили нас по тем временам, можно сказать, даже хорошо. Да и на холод особенно жаловаться не приходилось. Летом группы курсантов, вооружившись пилами и топорами, отправлялись в лес на заготовку дров. Путь был не близкий. Шагать предстояло больше тридцати километров. Но кто станет считать их, если во главе колонны гремят трубы духового оркестра, гулко бухает, отбивая такт, барабан? Под палящими лучами солнца, обливаясь потом, валили мы сосны и ели, пилили их тут же на метровые поленья, складывали в штабеля. Комары грызли нас с такой яростью, что, несмотря на жару, никто не осмеливался скинуть гимнастерку. Зато после двухнедельного труда можно было спокойно думать о зимней стуже.
Впрочем, если мне не изменяет память, заготовка дров, пожалуй, была нашим единственным "побочным промыслом", да и то вынужденным. Все остальное время отдавалось учебе. Вспоминая эти годы, я до сих пор не могу понять, как можно было в неимоверно сложной обстановке тех лет уделять столько внимания нам, курсантам. По стране гулял сыпной тиф, с перебоями работали железные дороги, только начинали оживать фабрики и заводы. Совсем недавно части Красной Армии с боями вступили в Крым. Гремели пушки на Дальнем Востоке. То здесь, то там вспыхивали контрреволюционные мятежи. Почему же нам такой почет? Откуда государство берет средства для, того, чтобы одевать, обувать, кормить нас, приглашать лучших преподавателей?
Не раз и не два заходил разговор на эту тему в нашей курсантской среде. И однажды получилось так, что подключился к нему известный комсомольский поэт Александр Ильич Безыменский, который вплоть до 1921 года преподавал у нас политграмоту. Он был общительным, словоохотливым человеком. Роднило нас с ним еще и то, что возраст его немногим отличался от нашего. Кто же, как не он, мог понять наши думы и сомнения, помочь разобраться в непонятных вопросах. Выслушав нас, Александр Ильич поправил закинутые назад волосы, помолчал немного, собираясь с мыслями.
- Видите ли, товарищи, так сразу, пожалуй, и не объяснишь. Да, несомненно, обстановка сейчас сложная. Но если задуматься, посмотреть в будущее...
Он замолчал на мгновение, словно подыскивая нужные слова, и вдруг начал читать свои стихи:
...Мы сады взрастим в пустыне,
С толщей дебрей вступим в бой...
Наша воля не остынет
Пред гигантскою борьбой.
...В сеть дорог тебя оденем,
Пустим чудо-поезда,
И из праха, как виденья,
Встанут наши города.
Не скрою, мы с некоторым недоумением слушали его. При чем тут поэзия, если вопрос наш касается самых прозаических вещей: хлеба, соли, спичек, керосина, мануфактуры. Закончив декламацию, Безыменский улыбнулся:
- Вижу, что не поняли меня товарищи. Партия наша далеко вперед смотрит. Новую жизнь строить начинаем. А кто ее от врагов защищать будет? Об этом подумали.? Крепкая, могучая армия нам нужна. Так что не сомневайтесь, учитесь хорошенько. Долг свой народу еще успеете выплатить.
И мы учились. Изучали историю и законы развития человеческого общества, его социально-экономические формации, "грызли" математику, физику. Постепенно на смену им приходили специальные военные дисциплины: фортификация, тактика, прожекторное и автомобильное дело. Параллельно занимались строевой, физической, стрелковой подготовкой. Жадно, как губка воду, впитывали мы самые различные знания. И все-таки временами казалось, что мы еще мало трудимся, не все силы отдаем учебе.
Хотя Военно-инженерные курсы не являлись высшим учебным заведением, казанские студенты нас всюду принимали на равных, признавали своими. Мы активно участвовали в студенческих диспутах на самые разнообразные темы, в обычных, неофициальных спорах. Присылали нам на курсы и многочисленные анкеты, которые в начале двадцатых годов широко распространялись среди учащейся молодежи. И всякий раз выяснялось, что мы ничуть не отстаем от других студентов. Наоборот, часто мы брали верх, особенно если речь шла о политической оценке тех или иных событий.
Было бы неправильным полагать, что Военно-инженерные курсы давали нам лишь знания, необходимые будущим командирам. Мы учились самому главному жить и работать в коллективе, подчинять свои личные интересы общим. Среди нас были русские, украинцы, белорусы, татары, узбеки, евреи. Кто-то приехал с дальнего Севера, кто-то с Кавказа. Однако все это не мешало нам крепко дружить, с уважением относиться друг к другу. Я не помню случая, чтобы кто-нибудь обидел товарища, допустил грубость. Тем не менее это, конечно, не исключало принципиальности и взыскательности по отношению друг к другу.
Постепенно формировались товарищеские группы, в которых действовал принцип общности на все материальные блага и имущество. Если кто-нибудь из нас получал продовольственную посылку от родных, все ее содержимое шло в общий котел. Если у кого-то появлялись деньги, то и они откладывались на приобретение выходного костюма и приличной обуви каждому из нас в определенной очередности.
Мы любили и уважали свою курсантскую форму, с гордостью носили ее на занятиях, во время походов. Но вот появляться в ней в городе не всегда было удобно (иногда вместо ботинок нам выдавали лапти). Все делало государство для курсантов, но возможности в то трудное время были ограниченными. Потому-то и существовал на курсах такой порядок: увольняемые в город имели право переодеваться в гражданское платье.
Товарищеская спайка помогала нам не только в бытовых вопросах, но и в учебе. Самостоятельной подготовки в вечерние часы официально не существовало, но, как правило, в классах в это время собиралось много курсантов. Сюда приходили не только те, кто чувствовал слабинку по тому или иному предмету, но и многие из тех, кто успевал хорошо. Так на практике осуществлялся принцип: трудно одному - легко коллективу.
