Павел Анненков - Литературные воспоминания
Анненков же так настойчиво пытается уверить читателя в политическом реформизме Белинского, что приписывает критику даже свои собственные реакционные рассуждения по поводу революционных событий 1848 года, заимствованные почти дословно из вступительной части памфлета «Февраль и март в Париже, 1848 г.».
Воинствующего идеалиста, либерально настроенного сторонника стрезвости и умеренности в политическом смысле видел в Белинском и его «ученик» К. Д. Кавелин, напечатавший в 1875 году в «Неделе» (№ 40) специальное «Письмо», в котором пытался оспорить характеристику Белинского в работе Н. Г. Чернышевского «Очерки гоголевского периода русской литературы».
Анненков дополнил и развил мысль Кавелина. Если Чернышевский видел главную силу и пафос критики гоголевского периода в «пламенном патриотизме», страстном ее воодушевлении революционно-демократическими идеалами, — Анненков сводил литературно-критическую деятельность Белинского преимущественно к пропаганде «европеизма» и «художественности», по сути дела сближая его с эстетствующими либералами.
Не менее однобоко охарактеризованы в «Замечательном десятилетии» и философские взгляды Белинского. В свое время Г. В. Плеханов справедливо критиковал воспоминания Анненкова, особенно в той их части, где мемуарист, вслед за Боткиным, в сущности отрицал самостоятельность философских исканий Белинского, представляя его то «эхом» идей и мнений, бытовавших в кружке Станкевича, то школяром, совершенно потерявшимся перед неожиданными откровениями учителя в период знакомства с материализмом Фейербаха.
Не так это было на самом деле. Материализм явился логическим завершением философских исканий Белинского, тем естественным выводом из критической разборки гегелевской философии, которая была проведена им вполне самостоятельно. «Сущность христианства» Фейербаха подтвердила верность философских выводов Белинского и Герцена и укрепила их на материалистических позициях.
С этого момента и начинается в деятельности Белинского то «живое, меткое, оригинальное сочетание идей философских с революционными», которое восхищало в нем Герцена, а затем Чернышевского и Добролюбова. Эта существеннейшая особенность убеждений Белинского, ставшая на многие годы характерной чертой развития русской революционно-демократической мысли, всегда пугала либералов.
По свидетельству самого же Анненкова, либерально настроенная часть западнического кружка улавливала связь материализма, защищаемого Герценом и Белинским, «с политическим переворотом, который возвещали социалисты». Этим и был обусловлен тот накал страстей в кружке, который привел в 1846 году к теоретическому разрыву. Этим же объясняется и тот факт, что и много лет спустя после смерти Белинского и Герцена Анненков не может спокойно и объективно говорить об их материалистических убеждениях.
Как видим, «Замечательное десятилетие» довольно любопытный исторический памятник даже и в качестве свода, отголоска характерных либеральных мнений. Оно позволяет судить о том, как понимали Белинского близко стоявшие к нему люди, как отражались в их либеральном сознании дела и мысли гениального революционера-разночинца, начинавшего новую историческую полосу в русском освободительном движении.
Чтобы овладеть истиной во всей ее исторически-конкретной сложности, мало изучать то или иное явление в изолированном его виде-надо брать его в связях, надо знать и то, каким образом оно преломлялось в сознании современников и почему именно так, а не иначе преломлялось.
«Замечательное десятилетие», не в пример другим мемуарным документам, содержит такое обилие значительных и характерных фактов из жизни и деятельности Белинского, которые очень часто говорят сами от себя и прямо противоречат тенденции мемуариста.
Анненков высказывает, например, немало прочувствованных и лирических слов по поводу духовного «единства» и «терпимости» в среде передовых людей сороковых годов. Сплошь и рядом его личные симпатии на стороне то Грановского, то Боткина, а то и славянофилов. Но любопытная вещь: на основании тех фактов и отношений, которые он описывает, мы довольно ясно можем представить себе, какими путями, по каким, не отвлеченно теоретическим, а именно жизненно важным вопросам, прямо и непосредственно касавшимся русской жизни, шло отмежевание демократа Белинского от его либерально настроенных московских и петербургских друзей.
В главе XXXII «Былого и дум» Герцен дал элегический очерк «теоретического разрыва» в среде московских друзей летом 1846 года на даче в Соколове. Вспоминая «мирное» лето 1845 года в том же Соколове, Герцен писал: «Прекрасно провели мы там время. Никакое серьезное облако не застилало летнего неба…»
«Замечательное десятилетие» существенно дополняет эту картину. Оказывается, что уже и в 1845 году дружескую идиллию омрачали тучи и грозы. Их насылал Белинский то в виде гневных писем, обвинявших друзей в якшании со славянофилами, то в форме статей, обличавших дряблость либерально настроенной дворянской интеллигенции. Теоретический разрыв по коренным проблемам мировоззрения — отношение к материализму и революционно-социалистическому преобразованию действительности, — о котором писал Герцен, явился лишь финальным актом множества столкновений по разным вопросам. Особое недовольство московских «друзей» вызывали в деятельности Белинского его гневные разоблачения демагогических заигрываний славянофилов (да и не только славянофилов, а и «гуманных помещиков» вообще) с «меньшим братом», ложной трактовки ими проблемы народности, национальности и т. д.
Не имея возможности по условиям цензуры прямо нападать на официальную идеологию, на учение церкви, требовавшей от паствы раболепия, кротости и смирения перед власть имущими, Белинский с еще большей яростью обрушивался на неофициальное и прикровенное выражение той же самой идеологии в лице славянофилов. Либеральное же крыло западников видело в славянофилах, хотя и заблуждавшихся, но все же «своих» союзников.
Естественно, что эти разоблачения, еще более усилившиеся в критике Белинского к 1845 году, не могли не вызвать раздражения Грановского и других западников. Демократическая позиция Белинского шла вразрез с их либерально-филантропическим отношением к народу, крестьянству. Со столкновением этих точек зрения мы и встречаемся в Соколове летом 1845 года, о чем рассказывает Анненков.
По-видимому, эта глава, в отличие от некоторых других, писалась им на основании заметок, набросанных тогда же в Соколове, — так характерны обстановка и портреты «друзей» — Грановского, Е. Корша, Кетчера и других. В конце этой главы Анненков точно указывает и «предмет», вызвавший раздражение, — то был блестящий памфлет Белинского «Тарантас…», только что появившийся в июньском номере «Отечественных записок». Споры в Соколове, как описал их Анненков, вращались вокруг той проблемы «взаимоотношений» образованных классов и народа, которая особенно остро поставлена была Белинским в этом памфлете.
