Владислав Гравишкис - В семнадцать мальчишеских лет
— Вон к тебе подруги пришли, полон двор набралось.
Тоня выглянула в окно и вскрикнула:
— Мама приехала!
Первой выбежала Лена — руки в мыле, стирала в сенях белье. Обгоняя сестер, Ванюшка скатился с крыльца:
— Мама!
Позже всех на крыльцо вышел Иван Федорович. Держась за перила от слабости, он смотрел на нее, окруженную детьми, и теребил усы:
— Дорогой товарищ, вернулась…
Толпа женщин, сопровождавшая Марию Петровну от площади, где проходил митинг по случаю Дня Парижской коммуны, разошлась.
Мария Петровна была в истрепанной одежде, худых валенках, а на дорогах уже были лужи.
— На чем добиралась?
— На чем попало, а с Нижнеудинска на поезде — станки и машины заводские обратно везут. Два с половиной месяца ехала.
— Да что же мы стоим посреди двора!
— Думала: найду ли кого? Застану? А где Кучум?
— Его белогвардеец зарубил шашкой, — ответила Лена. — Ребята похоронили ночью в овраге.
Иван Федорович пошептались с Тоней, затем объявили:
— Будем стряпать пельмени!
— Из чего?
— Муки есть немного, картошки, конопляного масла полбутылки. Праздник так праздник!
Рубили в корытце картошку, мяли тесто, резали, екали сочни, защипывали пельмени, укладывали ровными рядками. Потрескивали дрова в печке, и всем было весело.
Пришла Аксинья Шляхтина.
— Прости, матушка Мария Петровна, не свой час, да терпения нет — взглянуть охота. Жива-здорова? Вот и ладно. А я Шурке: только, мол, взгляну и той же ногой обратно. Витю нашего там не видала?
— Нет, — ответила Мария Петровна, глядя в ждущие глаза Аксиньи. — Мужчины в Александровском централе сидели. — А сама подумала: «За контрразведкой кто был, те не попали в Сибирь, те уничтожены», — но не стала расстраивать.
— Что стоишь, садись, скоро пельмени поспеют, — Иван Федорович помешивал в печке кочергой.
— Спасибо на добром слове, побегу. У вас и у самих не густо.
— Где семь, там и восемь, не обеднеем. Хуже того, что было, не будет. Теперь к лучшему жизнь пойдет, — говорил Иван Федорович.
— Меня Шурка еще вчера сбивала с толку: погляди-ка, говорит, Ваня-то у Ипатовых какой стал — цветочек — и только. Молодые-то ныне, а? Мы, бывало, не только говорить об этих делах, думать боялись.
— Помолчи, знаем, как думать боялась, — рассмеялся Иван Федорович, — не давала проходу Афанасию.
— А ему и нельзя было давать — уйдет из рук, вроде налима скользкий.
— Ты, чем Шуру оговаривать, вела бы сюда, ей одной-то, небось, тоскливо.
— Чего ее вести, во дворе стоит.
— В уме ли ты, Аксинья? Чего ее там оставила?
— А мы сейчас ее в плен возьмем, — пошутил Ванюшка.
Шурка хотела шмыгнуть в калитку. Ванюшка крикнул:
— Стой!
Она залилась краской и припустилась вдруг бежать.
— Шура, куда ты? — Ванюшка догнал ее уже в их дворе, взял за руку.
Шурка вырвала ее, спрятала за спину. Ванюшка обхватил в замок, пытаясь поймать кисть. Она увертывалась.
— Ну, погоди!
— Мало каши ел, — хохотнула Шурка, тряхнула головой — волосы мягким шлейфом коснулись лица. Пахнуло полынным настоем. И уставились глаза, как чистой воды изумруды. Он отпустил ее. Она продолжала стоять, как будто в его глазах пыталась разгадать тайну.
— Мне часто виделось, как мы втроем книжки читали. И ты мне казался таким… — и замолчала.
— Каким?
— Не скажу, — Шурка смутилась.
— А я все хотел расспросить, как тут Виктор жил без меня?
Глаза ее подернулись влагой. Подумал: не надо было спрашивать. Взял решительно за руку:
— Идем, пельмени остынут.
— Неловко мне, Ваня.
— Все ходила, а теперь неловко. Пошли! — и настойчиво потянул.
Вечером гуляли по улице. Из-за Александровской сопки показался узкий серпик луны. Хрустел мартовский снег. От дневного таяния кое-где образовалась наледь. Шурка поскользнулась, взмахнула руками. Едва удержал ее от падения. С испугу ухватилась за него. Продолжала рассказывать.
— Мамка Витю ждет, и тятя ждет. Не пьет теперь, жестянничает, кому ведро сделает, кому дно к тазу вставит. Живем. Только братчик мой, Витенька, не вернется, — и вздохнула.
— Ты знаешь, что с ним? — Ванюшка остановился.
— Зуев рассказывал: по дороге в тюрьму Витя хотел бежать, кинулся в переулок, и убили его. Бросили в телегу, накрыли сверху. Рано утром было, никто не видел. А теперь и Зуева нет, видно, пропал где-то. Я молчу, чтобы маму не расстраивать.
— Ничего, Шурик, я за него расквитаюсь, — пообещал Ванюшка.
— Куда ты теперь?
— В Москву, на политические курсы.
— Когда, Ваня?
— Завтра.
— Ну вот, и тебя не будет, — сказала грустно.
— Колчака побили, Деникина тоже, теперь можно и поучиться. А потом вернусь красным командиром.
Утром напились чаю. Иван Федорович пощипал ус:
— Не отговариваю, Ваня, не имею права. Мы с матерью еще в пятом году проголосовали за народную власть. Врагов у нее и теперь много, не скоро переведутся, и надо, чтобы в списках Красной Армии не переводились бойцы Ипатовы. Будь здоров и пиши хоть изредка.
Обнялись на прощание. Вышли с Марией Петровной. Он на вокзал, она посмотреть, где и как можно было подыскать работу женщинам. Завод когда еще пустят, а жить надо. Худых мешков из-под угля на заводе полно, можно открыть швейную мастерскую для тех, у кого есть свои машинки. Не ахти какая, а все работа. Пекарню надо. Ребятишек беспризорных пригреть. В отделе народного образования будут, конечно, отказывать, — и тех ребят, что набрали, — обеспечить пока не могут, но надо быть понапористей…
Дошли до площади. У завода толпа безработных. Другая, организованная в отряд, отправилась на заготовку дров.
Постояли у памятника расстрелянным и разошлись: она искать отдел народного образования, он — на вокзал к поезду, который должны были поставить под пары.
И снова поход
Западный ветер гнал перекати-поле. Стояла глубокая осень. Выпал иней. Проснулись: волосы примерзли к стерне. Перед форсированием Сиваша провели комсомольское собрание. Председательствовал Иван Ипатов.
Из воспоминаний П. И. АнаховскогоИ снова маленькие перегоны, большие остановки. Бегут мимо пегие от проталин поля. Над полями грачи. Крытые соломой избенки. Отощавшая за зиму скотина греется на солнце. Интересно получается: только что из дому, а кажется, что и не был. Промелькнуло родное и близкое, будто в коротком сне. Но ничего, теперь жизнь будет лучше, все пойдет не так, поправится. Только бы выучиться…
