Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9
На этом ужине, за который тот, кто его устроил, получил 3000 гиней, было все, — Che puote cor pensar puo chieder bocca [40], как из яств, так и из напитков, но, не танцуя и не будучи влюбленным ни в одну из красавиц, что украшали бал, я уехал в час ночи. Было воскресенье, святой день, в который в Лондоне никто не опасается тюрьмы, кроме преступников. Но вот, однако, что со мной случилось.
Превосходно одетый, я возвращался к себе в коляске, мой негр Жарба помещался сзади с другим слугой, которого я недавно нанял. Едва коляска въехала на мою улицу, я слышу мое имя, названное прохожим:
— Доброй ночи, Сейнгальт.
Я высовываю голову наружу и отвечаю:
— Доброй ночи.
В следующее мгновение я вижу людей, вооруженных пистолетами, двух справа, двух слева и еще двух, что остановили коляску; я слышу, как они кричат:
— По приказу короля.
Мои люди спрашивают, чего они хотят, и один из них отвечает, что они отведут меня в тюрьму Ньюгейт; воскресенье, мол, не гарантировано для преступников. Я спрашиваю, какое мое преступление; мне отвечают, что я узнаю это в тюрьме. Мой негр говорит, что я имею право это знать до того, как туда пойти; ему отвечают, что судья уже спит; он на это отвечает, что я подожду, пока он проснется, и прохожие, привлеченные шумом, кричат, что я прав. Начальник сбиров подчиняется и отводит меня к себе, в город. Я оказываюсь в большой комнате на первом этаже, где имеются только лавки и большие столы. Мои слуги, отправив домой коляску, возвращаются составить мне компанию, в комнату, где шесть сбиров, соблюдающих приказ не оставлять меня, заявляют, что я должен приказать доставить им питья и еды. Я приказываю Жарбе дать им все это и быть с ними ласковым и вежливым. Я вынужден расположиться там и ждать пять часов. Время начала аудиенции — семь часов.
Не совершив никакого преступления, я могу находиться там только вследствие клеветы и, зная, что в Лондоне хорошее правосудие, чувствую себя в душе вполне спокойным, мирно переживая несчастье, которое может быть только временным. Если бы я следовал старой максиме, знакомой мне, что никогда не отвечать ночью незнакомому голосу, который тебя зовет, я бы избежал этого несчастья, но ошибка сделана, и я мог только соблюдать спокойствие. Я развлекаюсь тем, что юмористически размышляю о моем переходе от самой блестящей ассамблеи Лондона к позорной компании, в которой я очутился.
Наконец, наступил день, и хозяин кабаре, где я находился, спустился, чтобы посмотреть, кто тот преступник, что провел ночь у него. Его гнев против прислужников, которые его не разбудили, чтобы выделить мне комнату, заставил меня посмеяться, потому что он увидел себя лишенным по меньшей мере гинеи, которую он бы заставил меня заплатить за свою предупредительность. Наконец, приходят сообщить, что Сарджент-сын уже заседает, и что настало время отвести меня в его присутствие. Вызывают портшез, чтобы меня туда доставить, потому что канальи забросали бы одетого так, как я, грязью, если бы я пошел пешком.
Я вхожу в большую залу, где вижу пятьдесят или шестьдесят персон, которые уставились на варвара, который осмелился явиться с таким неподобающим блеском.
В конце этой залы я вижу сидящего в высоком кресле человека, который, очевидно, должен информировать меня о моем преступлении. Это Сарджент-сын, которого я предпочту лучше называть криминальным лейтенантом. Ему читают доносы, говорят с ним, он отвечает, и спешит продиктовать решения, потому что бедный человек слеп. У него черная лента шириной в два дюйма, опоясывающая голову и прикрывающая глаза. Поскольку он не видит, ему не нужно держать их открытыми. Некто, находящийся рядом со мной, меня утешает, говоря, что этот судья человек неподкупный, умный, очень любезный, автор многих знаменитых романов. Наконец, что это мистер Филдинг.
Когда наступает моя очередь, секретарь, находящийся рядом с ним, говорит ему на ухо и, поскольку, как кажется, в доносе меня называют Казанова, итальянцем, тот называет меня этим именем, говоря на превосходном итальянском, чтобы я подошел к нему, потому что ему нужно со мной поговорить. Тогда, пройдя сквозь толпу, я подхожу к ограждению и говорю ему:
– Eccomi Signore [41].
— Месье Казанова, венецианец, вы приговариваетесь к тюрьме Его Величества короля Великобритании на весь остаток ваших дней.
— Мне любопытно знать, месье, за какое преступление я приговорен. Не будете ли вы любезны мне это сообщить?
— Ваше любопытство справедливо, сеньор венецианец. В нашей стране правосудие не может приговорить кого-то, не объявив ему его преступления. Вы обвиняетесь, и обвинение подтверждено двумя свидетелями, что вы хотели изуродовать лицо девушке. Это она просит правосудие гарантировать ее от этого оскорбления, и правосудие должно ее от него гарантировать, вы приговариваетесь к тюрьме. Извольте направиться туда.
— Месье, это клевета. Может, однако, так случиться, что, раздумывая о своем собственном поведении, она опасается, что я мог бы подумать совершить это преступление. Я могу вам поклясться, что никогда и не думал о таком злодействе.
— У нее два свидетеля.
— Они лжецы. Кто эта девушка?
— Это мисс Шарпийон.
— Я ее знаю, и я всегда проявлял по отношению к ней только любовь.
— Стало быть, это неправда, что вы хотели ее изуродовать?
— Это так.
— В этом случае я вас поздравляю. Вы пойдете обедать к себе; но вы должны дать два поручительства. Два домовладельца должны нам показать, что вы никогда не совершали этого преступления.
— Кто смеет заверить, что я никогда его не совершал?
— Два честных англичанина, у которых вы пользуетесь уважением, и которые знают, что вы не злодей. Отправьте их разыскать, и если они явятся до того, как я пойду обедать, вы тут же окажетесь на свободе.
Я сразу отхожу, и стражники отводят меня туда, где я был. Я пишу моим слугам имена всех домовладельцев, кого помню, поручив сказать, почему я вынужден их обеспокоить. Я рекомендую им поспешить, и они уходят. Они должны вернуться до полудня, и, поскольку они не возвращаются, магистрат уходит обедать. Я, однако, утешаю себя, зная, что он заседает после обеда тоже. Но вот неприятная новость.
Начальник стражников в сопровождении переводчика приходит мне сказать, что хочет отвести меня в Ньюгейт. Это лондонская тюрьма, где содержатся только самые несчастные и самые гнусные преступники. Я говорю ему, что ожидаю поручителей, и что он сможет отвести меня в тюрьму к вечеру, в случае, если поручители не придут. Он не хочет на это согласиться. Он говорит, что как только мои поручители придут, он придет забрать меня из тюрьмы, и поэтому мне должно быть все равно. Переводчик говорит мне на ухо, что наверняка этот человек оплачен противной стороной, чтобы доставить мне неприятностей, поместив в тюрьму, и, соответственно, я смогу остаться здесь, дав ему денег. Я спрашиваю, сколько, и, поговорив с ним в сторонке, он говорит, что десять гиней заставят его удержать меня здесь до вечера. Я говорю ему, что мне любопытно увидеть тюрьму Ньюгейт. Вызывают фиакр и отводят меня в тюрьму.
