Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9
Гудар сказал мне однажды, что если я отправлю моего попугая на биржу, я смогу наверняка продать его за полсотни гиней. Я сразу оценил его прекрасную идею, но не из скупости, а чтобы получить удовольствие назвать шлюхой кокетку, которая доставила мне столько неприятностей, и защититься от закона, который в этой области здесь суров.
Я нагрузил этой заботой Жарбе, который, будучи индийцем, должен был справиться хорошо с продажей попугая.
Два или три первых дня мой попугай, разговаривая по-французски, не привлек большой аудитории, но как только кто-то, кто был знаком с героиней, обратил внимание на то, какую хвалу ей воздает невежливая птица, кружок почитателей вырос, и начали торговаться, чтобы купить клетку. Пятьдесят гиней казались ценой чрезмерной. Мой негр хотел, чтобы я продал товар по более умеренной цене, но я не согласился. Мне стал нравиться мой мститель.
Как я смеялся, когда через семь или восемь дней Гудар рассказал мне об эффекте, который произвела в семействе Шарпийон болтовня моего попугая, выставленного на публику на лондонской бирже. Продавал ее мой негр. Не было сомнения, что попугай мой, и что я был его учителем словесности. Гудар мне сказал, что девица не только не расстроилась от этой истории, но нашла ее очень забавной и смеялась целый день. В отчаяние пришли тетки и мать, которые консультировались об этом деле с несколькими адвокатами, и которые все им отвечали, что не существует никаких законов, направленных на то, чтобы наказать за клевету, исходящую от попугая, но они могут заставить меня заплатить очень дорого за это удовольствие, если смогут доказать, что попугай — мой ученик. По этой причине Гудар предупредил, чтобы я избегал хвастаться, что птица — моя ученица, поскольку два свидетеля смогут меня засудить.
Легкость найти в Лондоне двух платных свидетелей — это что-то скандалезное. Я видел однажды объявление на окне, в котором написано было прописными буквами одно слово: «Свидетель», и ничего больше. Этим хотели сказать, что лицо, проживающее в этих апартаментах, — профессиональный свидетель.
В статье в «С.-Джеймс Кроникл» говорилось, что дамы, подвергающиеся оскорблению попугаем, должно быть, очень бедны и совершенно лишены друзей, потому что, если бы они купили попугая, как только узнали о его существовании, публика, к своему сожалению, лишилась бы этой истории. Там говорилось, что это не иначе, как месть, и, не называя меня, говорилось, что автор заслуживает быть англичанином. Встретив Эгарда, я спросил у него, почему он не покупает попугая. Он ответил, смеясь, а затем серьезно, что попугай доставляет удовольствие всем, кто знает этих персон, и не захотел говорить ничего сверх того. Жарба, наконец, нашел покупателя, и принес мне пятьдесят гиней. Гудар мне сказал, что это был милорд Гросвенор. Этот сеньор любил Шарпийон, но между прочим и не слишком сильно. Эта шалость стала концом моего знакомства с этой кокеткой, так что впоследствии я встречался с ней в Лондоне на променадах и в спектаклях, даже не вспоминая обо всем том, что случилось со мной из-за нее, настолько она стала мне безразлична.
Войдя однажды в парк С.-Джеймс со стороны Букингемского дворца, я услышал, как меня окликают две девицы, пьющие молоко в комнате на первом этаже. Не зная их, я прошел дальше своей дорогой, когда молодой человек в английской униформе, подбежав ко мне, сказал, что эти девицы итальянки, что они меня знают и имеют кое-что мне сказать. Я, поблагодарив его, направился к ним. Я был удивлен, зайдя в комнату и увидев там Поччини, одетого в униформу, который сказал мне весело, что имеет честь представить мне этих девиц. Я холодно ответил, что не забыл моей табакерки и моих часов, которые две другие из его девиц украли у меня в Штутгарте. Он ответил, что я лгу. На что я выплеснул ему в лицо остаток молока, что было в стакане, и вышел. При мне не было шпаги. Английский офицер последовал за мной и сказал, что я не уйду, не дав сатисфакцию его другу, которого оскорбил.
— Идите сказать ему, чтобы вышел, и приходите вместе с ним в Грим-Парк, я обещаю, что угощу его ударами трости в вашем присутствии, по крайней мере, если вы не соблаговолите драться вместо него; но в этом случае дайте мне время пойти взять свою шпагу. Вы знаете этого человека, которого вы называете своим другом?
— Нет, но он офицер, и это я привел его пить молоко, вместе с его девушками, и он позвал вас в нашу комнату.
— Прекрасно, я буду драться с вами на смерть, чтобы дать вам сатисфакцию, которой вы желаете; но заявляю вам, что ваш друг — вор, и что он — сутенер этих девиц. Идите, я вас подожду.
По истечении четверти часа они вышли, все четверо; девицы пошли прогуляться, а англичанин и Почини последовали за мной. Видя, что везде много народу, я прошел в Гайд-Парк и там остановился.
Почини стал мне что-то говорить, но я прервал его, подняв мою трость и сказав, что награжу его ударами, если он не достанет свою шпагу; он ответил, что ни за что не обнажит шпаги против безоружного, но я отвесил ему легкий удар. Подлец вскрикнул и назвал меня драчуном, и англичанин, после взрыва смеха, попросил меня его извинить, взял под руку, и мы вернулись обратно, оставив там мерзавца, который, ругаясь, пошел в другую сторону.
Дорогой я рассказал ему в деталях о качествах этого человека, и он признал свою ошибку, но сказал, что, к несчастью, он влюблен в одну из этих девиц. Придя в С.-Джеймс Парк, мы их видим, и я смеюсь, когда вижу с ними Гудара. Я спрашиваю, откуда он их знает, и он отвечает, что капитан, их отец, который продал ему украшения, их ему представил. Они смеются и спрашивают у меня, где я его оставил. Я отвечаю, что я его побил, и они говорят, что я хорошо сделал. Англичанин, удивленный подлым характером этих шлюх, просит у меня извинения, обнимает меня и клянется, уходя, что больше я его с ними не увижу.
Каприз Гудара, которому я имел слабость последовать, заставил нас пойти в таверну возле Чаринг — Кросс обедать вместе с девицами. Хитрец их напоил и заставил в опьянении поносить почем зря их так называемого отца. Он не жил с ними, но наносил им ночные визиты, чтобы заставлять отдавать ему все деньги, что они смогли заработать. Он приводил к ним часто мужчин и подговаривал их красть, придавая воровству видимость шутки, когда оно бывало раскрыто. Они передавали ему украденные вещи, с которыми не знали, что делать. Я рассмеялся, видя Годара, который говорил мне в парке, что познакомился с капитаном, покупая у него украшения.
После этого неприятного обеда я направился к себе, оставив Годару отвести их к ним домой.
Он пришел ко мне назавтра рассказать, что, придя к себе домой, они были арестованы и отведены в тюрьму, и что он пошел в дом, где обитает капитан, и хозяин ему сказал, что со вчерашнего дня тот не возвращался. Честный Гудар мне клялся, что будет очень недоволен, если не увидит более этого несчастного, потому что остался должен ему десять гиней за часы, которые девицы, возможно, и украли, но которые стоят двадцатку.
