Яков Свет - Колумб
Очень трудно передвигаться по кастильской земле в колодках, скованные шаги — это мука мученическая, но все яснее и яснее зреет у Адмирала замысел нового плавания. К Золотому Херсонесу, а оттуда, если сподобит господь, к Каликуту и к берегам Счастливой Аравии.
ГРАНАДСКОЕ ТОМЛЕНИЕ
Итак, 25 ноября 1500 года Адмирала доставили в Кастилию. Фернандо Колон утверждал, что его отец тут же написал письмо королеве и королю. Каким образом оно было переправлено их высочествам, сказать трудно. Лас Касас полагал, что Андреc Мартинес, которому приказано было доставить узника Фонсеке, дозволил Адмиралу послать верного человека ко двору. С этой оказией ушло и письмо к донье Хуане де Торрес, кормилице принца Хуана.
Королевский двор пребывал в Гранаде, и оттуда скоро пришли отрадные вести. Изабелла и Фердинанд сожалели о неприятностях, причиненных Адмиралу, и приглашали его в свою ставку. Когда именно велено было освободить Адмирала, толком неизвестно. Фернандо Колон считал, что такой приказ дан был три недели спустя после прибытия «Горды» в Кадис, то есть 17 декабря 1500 года. Лас Касас же указывал, что в этот день Адмирал прибыл в Гранаду. Во всяком случае, еще в первых числах декабря Адмиралу был вручен королевский дар — две тысячи дукатов, сумма изрядная, но вряд ли способная искупить кое-какие грехи их высочеств.
Кандалы были сняты, но Адмирал до конца своих дней с ними не расставался и распорядился положить их в свой гроб. Отныне он дал себе зарок никогда не снимать рясы францисканского ордена и в этом облачении прибыл ко двору.
В гранадской Альхамбре, где полгода назад Фернандо Колон был назван исчадием Адмирала москитов, в предрождественские дни состоялась торжественная церемония — прием реабилитированного вице-короля Индий.
Фернандо Колон присутствовал на этой церемонии вместе со своим старшим братом. Должно быть, видя своего отца в истрепанной бурой рясе, со следами оков на ногах, Фернандо был не слишком польщен великолепным приемом. Во всяком случае, он упомянул лишь вскользь: «…в Гранаде Адмирал был принят их высочествами, у коих лица были радостны, а слова любезны, и было ими сказано, что свободы Адмирала лишили без их ведома и воли и противно их желаниям, в силу чего они крайне о случившемся сожалеют и готовы наказать виновных и полностью удовлетворить пострадавшего» (58, 265).
Королева, в том нет сомнения, была талантливым режиссером. С непревзойденным мастерством, даже без предварительных репетиций, она устраивала великолепные спектакли, подобные торжественной барселонской встрече или не менее торжественному и в меру скорбному приему в Альхамбре. Кулисы расписаны были пестро, внушали трепет мизансцены, и блестящая гранадская постановка достигла цели. Адмирал, бесспорно, был удовлетворен ласковыми заверениями ее высочества.
Однако проницательные наблюдатели обратили внимание на одну любопытную деталь. Утешая Адмирала, королева ни словом не обмолвилась о возвращении его на Эспаньолу. «Ни тогда, ни в дальнейшем речь уже не заходила о восстановлении Адмирала в его должности». Так резюмирует итоги гранадской аудиенции Овьедо, и о том же говорят и Фернандо Колон, и Лас Касас. Мавра, сделавшего свое дело, окончательно убрали его высокие покровители.
Спустя несколько месяцев королевская чета решила назначить правителем Индий командора Николаса де Овандо, пятидесятилетнего эстремадурского полумонаха, полурыцаря. Вице-король Индий лишился своего вице-королевства, ему оставлены были лишь пустые титулы, и решение это было окончательным и бесповоротным. Отныне корона, и только корона, правила заморскими землями.
Между тем вопреки всем традициям королевский двор надолго обосновался в Гранаде. Обосновался поневоле: король Фердинанд огнем и мечом подавлял восстания гранадских мавров, вспыхнувшие после того, как их высочества нарушили соглашение с Боабдилем, бывшим эмиром Гранады. В самой Гранаде было спокойно, как на кладбище. Опустели старые мавританские кварталы, исконные гранадцы предпочли изгнание насильственному крещению. На площадях больше не сжигали арабских книг, жечь было уже нечего, но зато ярко пылали костры святой инквизиции — генеральный инквизитор Диего де Деса изничтожал дурных христиан и еретиков.
Почти весь следующий, 1501 год королевская чета просидела в Альхамбре. Где-то за ее стенами обитал Адмирал. При дворе жили оба его сына — королевские пажи. Старшему пошел двадцать третий год, младшему было тринадцать лет. Когда-то Адмирал на своих плечах пронес малыша Диего через всю Андалузию, но затем, в годы семилетних мытарств и трех дальних плаваний, он видел его редко, урывками, и старший сын стал для него чужим человеком.
Иное дело Фернандо. Он таил ненависть к обидчикам отца, тяжело переживал отцовские невзгоды и унижения, пожалуй, это была единственная душа, которая мучилась мучениями Адмирала. Но и с Фернандо великий мореплаватель был не близок. Погруженный в себя, в свои горькие думы, озабоченный дальнейшими судьбами Индий, Адмирал не замечал сына и, быть может, даже не подозревал, как страдает этот маленький человечек, которого по его вине люди обзывали бастардом, а закон лишал отцовских прав и привилегий.
О гранадской жизни Адмирала известно немного. Летом 1501 года Адмирал сблизился с секретарем венецианского посольства Анджело Тревизаном. Тревизан впечатлениями о прославленном генуэзце поделился со своим бывшим принципалом адмиралом Доменико Малипьеро. 21 августа 1501 года в письме к Малипьеро венецианский дипломат отметил: «Я завязал тесную дружбу с Колумбом, а он ныне в большой беде по милости этих королей, и у него мало денег».
Бальестерос-и-Беретта полагает, что венецианец сильно сгустил краски. Колумб, говорит испанский историк, в 1501 году в немилости не был, он часто посещал двор, и на его долю перепадали кое-какие блага, как и многим другим лицам, живущим в королевской резиденции. И в деньгах он не нуждался, как о том свидетельствуют его собственные последующие выкладки (42, V, 482).
Да, в опале Адмирал не был. Его принимали, с ним беседовали, но в то же время готовили инструкции для нового правителя Индий. Весьма возможно, что ему кидали подачки — при дворе так было заведено издавна, но можно себе представить, какое унижение испытывал Адмирал, принимая эту милостыню. А денег у него действительно было немного; только год спустя были разморожены адмиральские фонды, на которые наложил свою руку Бобадилья, и Карвахалю удалось наладить переброску из Эспаньолы в Кастилию довольно значительных сумм из доходов с адмиральских рудников и земель.
Поэтому сообщения Тревизана особых сомнений не вызывают. Он бывал в доме Адмирала, он вел с ним доверительные беседы и писал под свежими впечатлениями многократных встреч с человеком, который из наместника Индий превратился в приживальщика их высочеств.
