Артем Драбкин - Я дрался на штурмовике. Обе книги одним томом
– Нет. Немножко были… Стрелка.
– Не помните, как они были окрашены?
– В зеленый цвет. Без камуфляжа. Никаких полосок или надписей не было. Были только номера на киле: один, два, три… У меня был тринадцатый. Я его не боялся.
– А были ли какие-то суеверия? Ну не бриться перед вылетом? Не фотографироваться?
– Не было. Все чистенькие были, побритые.
– Какие отношения сложились с техническими специалистами?
– Хорошие. Мы им помогали. Оружейным мастерам помогали бомбы подвешивать, вооружение. Но я не механик. Чем мог помочь техникам? Заправить, шланг подать, под бомбу спину подставить… А радисты, те уже все сами. Каждый раз после вылета проверяют.
– Немецкими шлемофонами не пользовались?
– Нет. И не видел их даже. Только наши.
– У вас женщин в полку много было?
– Может, раньше и были, но в мое время почти не было. А среди технического состава не было вовсе. Санитарка была, Мария. Она смотрела, чтобы были заполнены санитарные ячейки, бинт там, что положено. Но никто не тратил ничего, так что и работы у нее немного было.
– Вы помните первый аэродром? Куда вы с запасного полка прибыли?
– Был полевой аэродром укатанный, никакой бетонки, ничего.
– Где жили?
– У нас там было общежитие. Барак. А некоторые экипажи жили по домам. Потому что были пустые дома, хозяева эвакуировались. Давали на два-три звена.
– А местные жители были? И какие с ними отношения были?
– Были. Отличное отношение. И их никто не обижал, никто не воровал. Местные самогон гнали. Но я не помню, чтобы кто-то в моей эскадрилье покупал и пил…
Время быстро летело. Вы знаете, вот не успевали отдохнуть. Только приляжешь, уже вставать надо. А мы вставали рано, где-то в шесть утра. Помоемся, и в столовую, а потом везут на аэродром, и готовишься к боевому заданию.
– Скажите, как было у вас с политработниками в полку?
– У нас был майор Мошкин, хороший мужик.
Блин! Так, я же сам был комсоргом. Я ж говорю, куда сам не захочешь сунуться, обязательно меня туда засунут. Я сам не высовывался, но они видят, человек справится, и меня – комсоргом эскадрильи. Партийных у нас в эскадрилье не было. Все комсомольцы были. Но все ребята у меня были боевые такие, что дай боже.
– А в чем вообще заключалась работа комсорга?
– Во-первых, агитация: пропаганда опыта по боевому обслуживанию самолетов, информация о состоянии на фронтах…
Выпускали стенгазеты, вывешивали листки-«молнии». Рассказывали о том, как отличился какой-то экипаж.
Для этого у нас в комсомольской организации редколлегия была. Она занималась этим вопросом… Так что пустого дня не было. Каждый чем-то занимался…
– Замполит у вас летающий был?
– Да. Был летчик, тоже командир. Были и просто политработники, но это уже при дивизии. Был начальник политотдела дивизии, который отвечал за политическую подготовку кадров. И к нему никаких претензий нету. Но были и такие, кто и не летал, и был «трепло гороховое». Были. Таких экипажи не любили.
– На ваш взгляд, должен был летать политработник, для того чтобы уважение к нему было?
– Не только в моем случае назначение на политработу было как бы в приказном порядке.
Видят, что человек может с народом общаться, довести дело до конца. Вот у Ермилова заместитель был политработником. Он отвечал за политическое воспитание экипажей. Он летал, и к нему никаких претензий. Умел гасить конфликты в коллективе.
– А «особист» в полку был?
– Особый отдел был только при дивизии. И представителя СМЕРШа в полку не было.
– У вас в эскадрилье был адъютант эскадрильи?
– Адъютант был. А вот летал он или не летал, я не скажу.
– За какое количество боевых вылетов стрелку давался первый орден? За первых десять вылетов?
– Не орден, а медаль «За отвагу». У меня восемьдесят семь боевых вылетов. И у меня орден Красной Звезды, медаль «За отвагу» и медаль «За боевые заслуги». Орден приурочили к сбитому истребителю.
– В вашем полку, кроме Ермилова, Герои были?
– В нашей дивизии был один только Герой Ермилов. Вот хороший мужик был. Душа был нашего полка и эскадрильи.
А заслуженных летчиков, у которых орденов Боевого Красного Знамени один, два, три (больше трех ни у кого не было), очень много было, почти все летчики.
– У вас не было ощущения, что Ил-2 был недостаточно защищен?
– Вы что! Его немцы боялись как огня.
– Но вы сидите по пояс открытый, только снизу-сзади бронедверка закрывает – и все.
– Никакой дверки не было. И на полу, под ногами плита была – и все. Ну, а с боков не было ни фига. (Дверка была, а на полу бронеплиты не было. – О. Р.)
– А «фонарь» снимали, который над вами был?
– Зимой летали с фонарем, а летом мы летали открытые.
– Это не воспрещалось?
– Нет… То стекло запотеет, или дождь, или еще что-нибудь… А тут – чистое пространство.
– А как подтверждались результаты ударов по земле? Как подтверждали, что действительно сожгли столько-то танков?
– Земля подтверждает: вот такая-то эскадрилья уничтожила два, три танка. Или уничтожила дзот, или батарею, уничтожила взвод пехоты или еще что-нибудь. Это только разведка и пехота подтверждала результаты…
– А по заявкам наземных войск часто приходилось работать?
– Нет. Мы получаем задание от своего командования, по карте.
– А удары по своим были?
– У нас не было. Но такое могло быть. Говорили, что были… Как говорится, доводили до нашего сведения.
– Кроме передовой, вы по каким еще целям работали?
– Мы по морским целям один раз только работали. Когда мы выходили на косу, бомбить территорию, а попали в корабли.
– На аэродромы ходили?
– Нет, нет, нет.
– А где Вы закончили войну?
– Земландский полуостров. Он как входит таким уступом, тут море, а сюда проходит коса длинная, ширина около двух километров.
