Артем Драбкин - Я дрался на штурмовике. Обе книги одним томом
Потом еще ремни безопасности. Затягиваешься справа, слева. Там кнопки нажал, вставил, и все.
– Кто вам снаряжал ленту?
– Механики по вооружению. Я прилетаю, им говорю: «Я не знаю, сколько израсходовал. Проверьте. Пополнить, если нужно…»
– А Вы их работу контролировали, нет?
– Обязательно. Даем короткую очередь…
– Мы разговаривали со стрелком, он говорил: «Кто хотел жить, тот следил. Я каждый раз перебирал ленту, смазывал патроны…»
– У меня ни одной задержки в работе не было, ни одной!
А вот ШКАС малокалиберный, как винтовка, это ж зараза, а не пулемет… Вот где задержек было, ой… Что вы!
– А какими патронами ваша лента снаряжалась?
– Трассирующие и бронебойные были. А вот какой порядок, не буду говорить.
– А могли вы заказать, к примеру, чтобы вам больше трассирующих поставили?
– Да какая разница. Мы же не ночью летаем, а днем.
– Вы в основном чем занимались? Удары по пехоте? По переднему краю? По кораблям?
– В основном это передний край. Корабли были всего один раз.
– А в основном на каких высотах ходили?
– Мы выходили на цель на 1000–1200 м, ну, не выше 1500 м.
– В то время, когда вы воевали, большие потери в полку были?
– У нас в эскадрилье, да и в полку, очень мало погибло.
На моих глазах только один экипаж погиб, зенитный снаряд попал в самолет, летевший впереди нас.
– Как это выглядело, самолет взорвался?
– Не взорвался. Взрыва никакого не было. «Щепки» полетели, и все… Не успели, ни стрелок, ни командир, с парашютом выпрыгнуть.
А бывало, что если подобьют, отойдут от линии фронта и выпрыгивают.
У нас с командиром была договоренность: «Володя, пока не будет моего приказа, никаких выпрыгиваний…»
– Кто был ваш командир экипажа?
– Тюрин Николай Федорович, капитан.
– У вас на счету сбитый «Фокке-Вульф-190». Кроме вас, много ли еще стрелков с вашего полка сбивало самолеты?
– Никто. Только я один.
– А как это произошло?
– Это было под Кенигсбергом, на Земландском полуострове. А уж над Кенигсбергом… Вы знаете, что такое Кенигсберг? Там так охранялось, ой, ой, ой…
Мы летели домой с боевого задания. Истребитель стал подходить к группе, и я заметил, что идет именно на нас. И, зараза, заходил снизу. Я Николаю Федоровичу, командиру своему, говорю: «Коленька, дай-ка горку!» Я боялся за стабилизатор.
Он хорошо поднял машину, мне сразу видно немца стало, и я прямо ему в кабину засадил. Даже поправок вводить не пришлось. Он мгновенно свалился. Но я не видел, упал он или не упал.
Когда прилетели на аэродром, сели, сразу доложил: «Возможно, я сбил истребитель, потому что прямо в лоб бил».
И экипажи подтвердили, которые летели сбоку, им лучше видно, как и что… «Вовка сбил…»
А если ты даже и сбил, но не подтвердили, то все это туфта и не зачтут. А потом пришло сообщение от наземных войск… Про меня и в газете было напечатано. Наградили за сбитого орденом Красной Звезды и премию дали тысячу рублей. У нас не давали книжек, не было. На руки давали. Ну, а я мамке перевод, и все.
– После того как вы сбили самолет противника, к вам отношение изменилось в полку? Среди стрелков?
– Ну, тогда расписали и в газете, по всей дивизии… «Поздравляем тебя». Как только прилетел, сразу доложили. И тут и командир полка: «Поздравляем тебя! Молодец, что вовремя заметил…»
– А летчики вашего полка сбивали?
– Летчики нет. Воздушных таких боев не было, немцы боялись в лобовую идти или сбоку подходить. Куда им! А ведь мы же летим-то по четыре машины и друг друга охраняем. Я тебя, ты меня…
– Истребители наши вас часто прикрывали?
– Все время. Каждый боевой вылет, четверка истребителей Як-3.
– А не бывало ли такое, что немецкие истребители связали сопровождение боем и вы остались одни?
– Не было таких случаев, не видел. Если даже что-то случается, четверка в прикрытии идет, два прикрывают нас. Два идут отгонять…
– Вас прикрывали разные полки истребительные? Или один и тот же?
– У нас было в дивизии три полка штурмовиков и истребительный полк. Не помню номер. Этот полк занимался прикрытием и воздушные бои вел. Ребята наши давали им «прикурить».
Такая была дисциплина, такая была ненависть. Никакой боязни, что ты можешь погибнуть, товарищ может погибнуть. Даже думки в голове не было.
– А как же тогда бывали случаи, что возвращались, не выполнив задание?
– Только по погоде, но у нас и такого не было.
– От кого потерь больше было? От зениток или от истребителей противника?
– В нашем полку только один или два экипажа погибло.
Я сделал восемьдесят семь боевых вылетов, вот за это время у меня был на глазах только один случай. А мы летали каждый летный день. Не было выходных, ни праздников, какие там праздники-то.
– Как вы относились к немцам?
– К немцам я относился так – уничтожить, чтоб не было духа… Но однажды мы стояли на дороге, и вели немцев пленных. Посмотрели на них, они такие были сирые, что даже руки марать не захотелось…
– А отношение к ним, как к профессионалам войны? Уважали их? Или считали, что немец уже выдохся и недостоин внимания?
– Немец уже не тот был. Если он видит, что идет эскадрилья и прикрытие, то он уже побоится подойти, уходит в другое место, ищет, где полегче. Не было ни одного вылета, чтобы немецких истребителей не было у нас на пути, но чтоб они нас атаковали…
Они вообще-то боялись. Но и обнаглевшие попадались… А так все было хорошо. Я ж говорю, что «в сорочке родился». Мы отлетали… Эскадрилья была хорошая, и дисциплина, и отношение друг к другу. На командиров повезло, я считаю. Отличный был командир дивизии Кучма, полковник, и наш командир полка Петров, и командир эскадрильи Ермилов Павел Александрович. Боевые задания выполнялись, и ответственность экипажей была стопроцентная – никто не боялся задания. Чтоб вернуться обратно, испугаться, такого не могло.
– Вы не помните, ваши «Илы» были какие? Крылья были прямые или со стрелочкой?
