Павел Басинский - Лев в тени Льва. История любви и ненависти
Перемену в его настроении нельзя объяснить иначе, как тем, что общего языка с отцом он не нашел. Это подтверждается записью, сделанной через неделю: «Надо избегать Ясной, которая не изменится к лучшему, пока я сам не поселюсь в ней… не изменю моей жизни в ней. Но изменить ее в старой Ясной нельзя. Поэтому жить здесь можно только по-новому, вновь, на новом месте. А пока этого нельзя, надо жить на чужой стороне, хотя это и тяжело, хотя это и грустно. Но если Бог во мне, то мне никто больше не нужен. Как это радостно и ясно. Я всюду с Богом, и чем меньше мне мешают быть с ним, тем мне легче, и лучше, и радостнее…»
Несчастный! Даже осуждая отца, он буквально повторял его мысли!
Но что случилось в Ясной Поляне в июле 1904 года? Что так поменяло настроение Льва Львовича? На этот счет нет свидетельств. В это время в Ясной Поляне готовились к проводам на фронт сына Андрея. В Пирогове умирал от рака старший брат Толстого Сергей Николаевич, и Толстой ездил к нему с доктором Никитиным. Как всегда, было много посетителей. Шла обычная работа, в которой отцу помогали его близкие…
Последнее обстоятельство важно! В Ясной отсутствовавший там без малого год Лев Львович застал отца выздоровевшим после Крыма, бодрым и полным энергии. И опять вся жизнь семьи вращалась вокруг него, подчиняясь его расписанию. Он поглощал всех вокруг, не делая для этого никаких усилий, потому что это и так представлялось всем законным и справедливым. Только Софья Андреевна роптала.
«…папа́ стал ко всему поразительно равнодушен, – пишет она сыну после его отъезда в Петербург. – Это люди называют старческой мудростью, но я еще до нее не дожила. Он теперь очень здоров, бодр, энергичен; весь дом им поглощен, все пишут, переводят, работают для его книги изречений мудрецов: сидит Абрикосов – пишет, Коля, Маша – пишут, Саша – на ремингтоне, Лина переводит, Лизанька Оболенская, Наташа – все работают. Какая сила духа поработить всех и всех заставить жить и работать по своей воле! Одна я трудно выношу этот гнет, давно я его на себе уж чувствую, 42 года, пора и устать. И потом мне всё страннее кажется такое равнодушие, безучастность ко всем близким, и такой всепоглощающий эгоизм. И вероятно, он и в этом прав».
Война с отцом
С возвращением в Петербург, с осени 1904 года, начался новый период жизни Льва Львовича, который он потом считал «самым удачным» пятилетием в своей жизни. Он снова хотел отправиться на фронт военным корреспондентом «Нового времени», но этому воспротивился Суворин. Он понимал, что реальные сводки с театра военных действий едва ли нужны его полуофициальной газете. Возможно, что он и поберег Толстого-сына, к которому относился всегда с большим сочувствием, за что и тот в письме к нему признался: «Я иногда чувствую к Вам больше близости, чем к родному отцу…»
Оставшись в Петербурге, Лев Львович все-таки начинает активно выступать в качестве журналиста «Нового времени», печатая цикл статей под названием «Мысли и жизнь». В первой же статье он заявляет о том, что нужно вести войну до победного конца. Такого оголтелого милитаризма ждали от кого угодно, но только не от сына Толстого. Это был настоящий поход против отца.
«Много слышится голосов, глубоко пессимистических и безнадежных, а то и просто усталых и вялых, отзывающихся на современные события, – заявлял он. – Но как жалки, недостойны эти голоса рядом со стойким, спокойным и мудрым отношением русского народа к настоящей войне, как ко всякой войне…
Настоящая война на Дальнем Востоке – война великая, какой не видала Россия с Петра. Она идет за обладание восточным берегом великого европейско-азиатского материка, как во времена Петра шли войны за обладание западным».
Согласно этой логике следовало воспеть победу Петра над шведами. И Лев Львович не остановился перед этим. «Как в борьбе со шведами, у нас была сперва Нарва, а потом явилась Полтава, под которой швед погиб, так и в борьбе с японцами, азиатскими шведами, живущими на островах и по географическому положению своему на конце материка схожими со Скандинавией, у нас сперва будут с ними и уже были неудачи, но потом неизбежно должна явиться “Полтава”, под которой погибнет японец!»
Из статьи становилось понятно, что сумбурное письмо Льва Львовича из Хелуана, в котором он предрекал господство России над миром, было не временным умопомрачением, а убеждением сына Толстого. Он вернулся к нему сразу же после расставания с отцом.
«Надо быть необыкновенно малодушным и необыкновенно близоруким, чтобы не видеть конечного результата войны. Стоит только взглянуть на карту Стоит взглянуть на Россию, на ее пространства, села, поля, леса, озера, горы, на ее народ, чтобы убедиться в этом. Россия непобедима, Россия – страна, единственная в мире по своему народу, географии, климату, мощи духовной и умственной, темпераменту, миролюбию, способностям, призванию. России принадлежит будущее земли, несмотря на современные беды».
В конце статьи Лев Львович повторял те же мессианские идеи о России, которые высказывал в письме к родителям из Хелуана и которые сам же потом признал «сумасшедшими».
«Прошлой зимой в Египте я говорил моим друзьям-англичанам: “Будьте уверены, не вы, а мы осуществим вашу мечту всемирного владычества. И мы сделаем это естественно, силой вещей и судеб. Народ, занимающий северную полосу земного шара от финских скал до отважной Японии, сильнее всех народов земного шара, и если он еще не дорос до того, чтобы явно показать это свое превосходство, он имеет все данные, чтобы сделать это. Он покрывает все соседние народы и всех впитывает в себя. Он покорил Крым, Кавказ, Восточную Россию, Сибирь, западные окраины, и теперь везде там Россия и никогда не будет ничто другое. Татары уже между собой стали говорить по-русски; то же самое будет везде. Мы и вас, англичан, вытесним и отсюда, из Египта, и из Индии. В этом я никогда не сомневался”. Мои друзья-англичане громко и самодовольно смеялись на мои легкомысленные речи. Но я верю в них и буду верить до могилы. Россия – непобедима».
Когда же он был искренен? Когда он был в здравом уме? Когда писал очерки о Швеции, недвусмысленно навязывая нам шведский образ жизни и ругая русские просторы, которые лишают сил и ввергают в депрессию? Или когда воспевал русский климат и географию, духовную и интеллектуальную мощь России? Когда бежал впереди отца, говоря, что нужно отдать Порт-Артур и Манчжурию японцам? Или когда призывал к новой Полтаве?
Все эти повороты на сто восемьдесят градусов имели хоть какой-то стержень? Или это были просто хаотические метания? В Ясной Поляне он возмущался богатством и роскошью семьи, живущей в небольшом барском доме без электрического света и теплого клозета, а в Петербурге они с Дорой проживали в огромном доходном доме. «Светская жизнь цвела махровым цветом, – вспоминал его сын Павел, – как обычно бывает в тени войны, и может показаться, что мои родители проводили вечера дома только в виде исключения». «Ваша Дора счастлива… Я наслаждаюсь жизнью… Мне так весело!!!» – писала Дора родителям в Швецию.
