Павел Басинский - Лев в тени Льва. История любви и ненависти
«У меня родился новый план – ехать в мае, июне на войну корреспондентом… – писал он родным. – Если не увидишь сам того, что теперь делается там, на Востоке, никогда не поймешь, как следует, значения этого. А значение большое, громадное для России. Поразительна эта горячка пожертвований на флот и общее сознание необходимости этого. Мне ясно отсюда, что это действительно необходимо, и только, когда именно мы, Россия будет настолько сильна на морях, ее окружающих, что никакая другая держава не будет в состоянии с ней бороться и она будет держать в повиновении мир, могут прекратиться войны. На то, чтобы Россия покрыла собой всю землю, нужно еще тысяч семь, восемь лет, если мы будем продолжать так быстро расти, как росли с начала Новгорода или даже Московского княжества. Еще тысячу лет для покорения всего азиатского материка, еще тысяч пять лет на покорение и слияние с народами остальных материков Америки, Африки и Австралии. И вот одно человечество готово. Это внешний путь под гегемонией России. Россия же даст другой путь, к тому же – духовный, необходимый одновременно с внешним, – постановка идеала. Папа́ с этим не согласится. МАЛЕШ! (Значит по-арабски – «ничего», «пусть»)… Я верю, что Россия призвана объединить человечество, и вижу, что она делает это постоянно, и всячески очень жаль японцев, и вместе с тем они вызывают к себе гадливое чувство, как комары, напившиеся кровью, которых приходится раздавить…
Желтые люди, Китай, Япония и Корея – это только желтый фон, основа, на которой призваны работать белые люди во главе с Россией, как Россия покрыла собой татар и других инородцев…
Европейцы никогда не сделают этого. Напротив, мы опять же покрываем и растворяем в себе всех европейцев: и немцев, и поляков, ближних соседей, и начали то же с более отдаленными – англичанами, французами, итальянцами. Все они только наши слуги, наши приказчики, наши школьные учителя, которых всех заменят в будущем их ученики…
Как бы я поговорил теперь с папа́ обо всем, что здесь набросал».
На первый взгляд, письмо напоминало бред сумасшедшего. В апреле в Египте установилась такая жара, что Лев Львович с супругой спешно засобирались в России, решив остаток весны провести в более мягком крымском климате. Отец с матерью и решили, что сын просто перегрелся на солнце.
«Милый Лёва, папа́ даже огорчился, прочитав твое длинное письмо о том, что через несколько тысяч лет Россия овладеет всем миром. “Что это, точно он с ума сошел, – говорил папа́. – Как же можно думать о том, что будет через семь, восемь тысяч лет!” Видно, у тебя воображение очень разрослось от болезни и жаркого климата».
Лев Львович не спорил с ними. «Милый папа́, я очень рад, что ты счел мое письмо к мама́ о будущем России сумасшедшим. Это совершенно справедливо, и мне совестно за него и за то дурное настроение, в котором я жил в последнее время. Чрезмерное умственное и физическое возбуждение от здешней весны породило это состояние духа. Слава Богу, кажется я снова оправился и овладел собой».
Но не всё было так просто…
«Надо начинать сначала…»
Осенью 1903 года, когда Лев Львович с Дорой, Павлом и Никитой уезжали в Египет, они расставались с отцом миролюбиво, дружески. По дороге, из Ялты, он отправил отцу грустное письмо с признаниями в любви и сетованиями на свой неровный, неспокойный характер. Отец ответил ему, пожалуй, самым любовным посланием за всю историю их переписки:
«Получил, милый Лёва, твое письмо и ты, верно, сам знаешь, как оно мне было более, чем приятно… Мне радостно то, что я вижу теперь тебя всего. Нет в душе твоей уголка, которого бы я не видел или хотя бы не мог видеть. И это понятно, потому что в твоей душе горит тот истинный свет, который освещает жизнь людей. Помогай тебе Бог беречь и разжигать его. Вижу теперь ясно твои слабости, и они не раздражают, как прежде, даже не огорчают, а трогают. Мне жалко тебя за них, потому что знаю, что ты борешься с ними и страдаешь от них. Не скучай, не тяготись, милый, своим положением. Прекрасное народное определение всякого несчастия (мирского) Божиим посещением. Так и тебя Бог посетил болезнью Доры. Прими это посещение, если не можешь с благодарностью, то, по крайней мере, с покорностью и уважением».
Из Египта он не раз писал отцу, в красках описывая местную жизнь, возмущаясь тем, как колонизаторы-англичане обращаются с арабами («как со скотами»), как «сами живут в свое удовольствие на счет рабочего народа, играя в golf, polo и tennis». «Впрочем, я их очень люблю», – признавался он. В другом письме говорил, что ему открылась истина: «главное в жизни не внешнее, не тело, а внутреннее, душа» и «зло изнутри нас исходит». Эта истина «ослепила» его. Он и прежде не курил, не пил вина, старался воздерживаться от половой жизни, но все-таки оставался «злым и несчастливым человеком». А вот теперь… «Интересно, что ты мне скажешь на всё это, милый папа́».
Вернувшись в России в поисках нового места в жизни, он советовался с отцом. Например: ехать ли корреспондентом на войну? Но точка зрения отца на этот счет была давно известна. В ответе сыну он не сказал ничего нового. «Мое мнение всегда, что, особенно для духовной деятельности, движение, передвижение невыгодно… Кант во всю жизнь не выезжал из Кёнигсберга и оставил громадное духовное наследство».
И Лев Львович с ним согласился. «На войну я не поеду, хотя мне это очень и очень жаль. Не поеду потому прежде всего, что это неразумно и не необходимо. Кроме того лучше оставаться с семьей и скромно делать дома и в тишине, что можно».
Он писал, что «испортился в Египте, огрубел духовно, ослаб физически и умственно. Надо начинать многое сначала». Но в этом же письме прозвучало признание того, что в тридцать пять лет, имея жену и двух детей, имея какое-никакое, но литературное имя, Лев Львович не нашел себе места в жизни.
Он не мог жить без Ясной Поляны!
«Хуже всего то, что я тяну Дору жить в Ясной, хотя не знаю, насколько это приятно другим, Дора же Ясную не любит и тянет в Швецию… Эта борьба мне очень тяжела».
О желании вернуться в Ясную и жить там он писал еще раньше, из Хальмбюбуды, когда его жена была так больна, что не могла передвигаться без кареты «скорой помощи». «Дорогой папа́, мне продолжает быть тяжело здесь и продолжает тянуть в Ясную, где чувствую, мне место. Радуюсь тому, что, если Бог приведет меня туда, я не буду неприятен тебе. Надеюсь, что моя жизнь в Ясной не будет также неприятна братьям и не вызовет в них дурные чувства ко мне. Если я вернусь в Ясную, то уже не с теми мыслями и идеалами, как прежде, а совсем с другим отношением к жизни. Знаю, что ты понимаешь меня, потому пишу тебе».
Это был страшный тупик, в который он Лев Львович опять загонял себя, загипнотизированный своим отцом и тем удивительным, ни на что не похожим местом, которое тот создал на земле – Ясной Поляной.
