Александр Нильский - Закулисная хроника. 1856 — 1894
На другой день явился к нам с ответным визитом антрепренер. Опять нескончаемые разговоры об отвлеченных предметах и ни слова о «гастролях». Наконец, Бурдину надоело выжидательное положению, и он пустил в ход тонкую дипломатию. Предупредительно моргнув мне глазом, он сказал:
— Александр Александрович, что же это вы, батенька, не укладываетесь? Потом опять горячку пороть станете.
Я понял этот маневр и поддержал его, ответив:
— Да у меня почти все уже уложено. Это ваши вещи валяются не прибранными.
— Чего это вы? — всполошился Смирнов. — Неужели в отъезд сбираетесь?
— А то что же еще? Нам здесь больше нечего делать. Погуляли, отдохнули и в путь…
— А я полагал, что сыграете у меня?
— Некогда нам.
— Куда же это торопитесь?
— К Смолькову, в Нижний! Он нас давно поджидает.
— Ну, полноте… погостите…
— Да, право, не можем…
— Ну, для меня.
— Разве только для вас! Пожалуй… так и быть, для вас только можем остаться…
Начались переговоры. Они имели вид мелочного торга. Очень долго торговались и, наконец, порешили на том, что мы будем играть без вознаграждения две недели, а потом возьмем по бенефису.
— Большего, ей-Богу, дать не могу. Но и это очень выгодное для вас условие, потому что с бенефисов рубликов по пяти сот нажить можете, — сказал в заключение Смирнов.
Бурдину ужасно хотелось «показать себя», на основании чего он и согласился на это предложение. Вообще он любил играть и в этом удовольствии никогда себе не отказывал.
Впоследствии антрепренер уразумел «дипломатическую выходку» Бурдина и как-то при случае ему заметил:
— А ведь я теперь догадался, что вы со мной сплутовали.
— Как это сплутовал? Когда? Что вы хотите сказать этим?
— Помните, насчет отъезда-то при мне заговорили? Вы, ведь, и не думали уезжать, вы только заставили меня первым завести с вами переговоры.
— Ну, конечно.
— Подловили! И, признаюсь, очень ловко!.. Теперь досадую на себя, как это не сумел тогда же вас понять… Мне бы нужно было пожелать вам «доброго пути». Любопытно, что бы вы мне ответили.
— Поздно, батенька, опомнились.
В день нашего соглашения с антрепренером был спектакль. Я и Бурдин, конечно, не пропустили возможности взглянуть на актеров местной труппы. Отправляемся в театр и останавливаемся перед ним в полном недоумении. Весь фасад и подъезд задрапированы красным сукном.
— Что это значит? — обращаемся к театральному сторожу.
— По праздничному, — туманно ответил он, ничуть не удовлетворяя нашему любопытству.
С таким же вопросом подходим к кассиру, но и он уклончиво ссылается на «приказание Василия Андреевича». В театре разыскиваем Смирнова и спрашиваем его:
— Зачем декорирован театр красным сукном?
— Нарочно для сбора.
Просим объяснить.
— На днях здесь был проездом наследник цесаревич Николай Александрович, осчастлививший мой театр своим благосклонным посещением. В виду торжественности события и для привлечения народа я украсил театральное здание красным сукном. Публика шла так хорошо, что даже и после отъезда великого князя я приказал перед каждым спектаклем «одевать театр» нарочно для заблуждения. Все думают, не будет ли опять у меня высокий гость…
— И охотно разбирают билеты? — перебил Бурдин остроумного антрепренера.
— Совершенно справедливо. Торговля идет лучше.
— Так, значит, вы делаете сборы сукном?
— Сукном-с.
Чрезвычайно находчивый импресарио!
Во время нашего пребывания в Рыбинске приехали еще «гастролеры»: И. Ф. Горбунов и П. В. Васильев. Жизнь сообща была несравненно лучше и веселее. Васильев вместе с Бурдиным начал свои гастроли в комедии Островского «Свои люди сочтемся».
После того, как красное сукно не стало притягательной силой, сборы в театре упали до ничтожности. Мы, гастролеры, приходили в отчаяние и ужасно стеснялись своим бессилием способствовать пополнению кассы. Смирнов же в утешение говорил нам неоднократно:
— Не конфузьтесь, это у меня всегда так; чем лучше исполнители, тем плоше дела. Вот почему у меня и набрана средненькая труппа…
— Вздор! — самонадеянно возражал Бурдин. — Публика еще не всмотрелась в нас. Вот я поиграю, так негде будет яблоку упасть.
Увы! Надежды его не оправдались. Зрители равнодушно смотрели на его гастроли, и театр по прежнему пустовал.
Перед бенефисом Бурдин предложил мне:
— Не хотите ли бенефисы делить пополам?
— То есть, как это пополам?
— Вы получите половину барыша с моего, а я с вашего. Согласны?
— Согласен.
Первым был бенефис Бурдина, нам очистилось по 25 рублей. С моего же бенефиса осталось только по пяти целковых.
— Не поняли нас! — сказал в свое оправдание Федор Алексеевич и стал спешить выездом в Нижний Новгород в театр Смолькова, с которым велась уже переписка.
Таким блестящим образом окончились мои первые гастроли в Рыбинске.
XLVI
Рыбинский режиссер Н. Я. Завидов. — Его воспоминания о Мочалове и Mapтынове. — Анекдоты о нем. — Встреча с Завидовым в 1867 в Нижнем Новгороде. — Трагик Полторацкий.
Самою оригинальною личностью в труппе рыбинского театра был бесспорно Николай Яковлевич Завидов, исполнявший обязанности режиссера и его помощника. Он обожал театр до фанатизма и всю свою долгую жизнь буквально провел за кулисами. Его отец был крепостным актером, сам он с юных лет подвизался на сцене, сперва в качестве актера, а потом в виде полу-режиссера, полу-сценариуса. Я познакомился с ним на закате его артистической деятельности. Во время моего пребывания в Рыбинске, ему было уже около семидесяти лет от роду, хотя он казался значительно моложавее, благодаря, главным образом, той энергии и той никогда не покидавшей его старательности, которую Завидов проявлял при исполнении своих обязанностей. Портрет Николая Яковлевича не многосложен: средний рост, необычайно худощав, с громадным носом, прозванным за кулисами «клювом», и с постоянной неизменной гримасой на лице, определить которую было очень затруднительно по той причине, что она была чем-то средним между презрением, снисходительностью и безграничным добродушием. Завидов был очень говорлив, но каждую фразу он, что называется, «цедил» и непременно с «чувством, с толком и с расстановкой», что производило впечатление, будто бы каждое свое слово он основательно обдумывал и придавал ему авторитетное значение. В часы досуга Николай Яковлевич любил забавляться водкой, которая, по его словам, давала ему возможность «забыться и заснуть», в чем, однако, он вовсе не нуждался, так как обладал прекраснейшим сном и слишком часто «забывался» на сцене во время представления, что вызывало различные qui pro quo.
