Олег Куваев - Избранное. Том третий. Никогда не хочется ставить точку
Если даже никакого результата не будет, тебе нечего будет стыдиться этого периода биографии, во всяком случае, передо мной, да и не перед кем: Плюнь на все, ремонтируй выключатели, делай хорошую повесть. Медленность процесса идет только из-за того, что тебе приходится попутно осваивать школу. И тут сам бог тебя не спасет от периодического отчаяния. Я же все, что усвоил, передам тебе с радостью. Но и я тебе не помогу. Есть три вещи: ты, лист бумаги и твой взгляд на мир. Больше ничего нету. Не знаю, поможет ли тебе это, но это очень хороший прием. Шляешься ты по улице, делаешь что-либо, но думаешь про парней из повести. Ты про них должен знать все. Где родился, что делал, как учился, почему попал в шоферы, с кем спал, как умрет и когда. Тебе известна биография вся каждого — от рождения до смерти, известна вплоть до цвета пеленок и сколько досок в гробу — в повесть войдет пять процентов. Прием этот — один из самых сильных, и каждый писатель рано или поздно к нему приходит. Можно с него и начать.
И последнее. Понимаешь, Боря, вполне понятны твои вопросы: „а зачем?“, „будет ли что-нибудь?“ Гарантии выигрыша никто тебе дать не может, его можешь дать только ты сам. Я лично в тебя верю. Это честно — перед тобой и самим собой: Еще более верю, когда получаю откровенные письма с твоими сомнениями и муками. Сейчас вот, когда тебе плохо и ты в сомнении, я тебе друг чем когда-либо! Возможно, по той причине, что к твоим замыслам и мукам я отношусь с уважением, другого слова искать не надо. Это достойно. И по дружески моху сказать одну простую мысль: есть ради чего играть. Ты проиграл в кино, проиграл в геологии, как я в ней проиграл, как много проиграл в личной, что ли, жизни. Мы стареем, неудовлетворенность остается. Проза же наполняет бытие страстью и смыслом. А что еще надо требовать от бытия, если тебя не тянет в конформизм? Как говорит про себя Борька Жутовский: „Сижу в мастерской и думаю, что выиграл я счастье по трамвайному билету. Мне моя работа нравится“.
И Емельяныча сейчас спасает только работа — она единственная его опора. Так он пишет. И живет так, был же я у него в позапрошлом годе. А вот у Игорька Шабарина этой опоры нету и одинок он очень. Он скрытен и одинок. Я-то очень его уважаю, редкий он парень. И вот понимаешь, Боря, если ты своей работой (сие необходимо) будешь иметь уважение избранного круга ребят, мнение которых для тебя важно, — то какого лешего еще надо?
Бойся хвалюсь себя внутри. Как только поверишь, что ты все умеешь, так тебе и крышка. Без веры в себя никуда не уйдешь, но на самоуверенности себя же загробишь. В литературе это — железный закон.
Вся газетная шумиха, все премии — все это туфта, суета и тлен.
Наверное, через несколько лет я смогу повторить вслед за Жутовским его слова. И все ведь: и Жутовский, и Игорь, и Емельяныч, и я будем рады, если ты найдешь себя в прозе. Не оглядывайся, не трусь и не жалей ни времени, ни мозгов, ни ж. Сомнение — естественно. Не сомневаются графоманы. Неверие в силы — естественно. В себя верят лишь графоманы. Муки — естественны. Без этого ничего не может быть. И знал бы ты, какие бездны открываются тебе, чем дальше ты лезешь! Я был гораздо опытный автор, когда писал „Берег принцессы Люськи“. Сейчас же видишь лишь океан того, что ты еще не усек, не применил и начинается драка с собственной ленью, сомнениями, бегом в сторону и так далее, и так далее.
Обнимаю.
Конец апреля — май 1973
Вернулся на круги своя, получил письмо. Думал, что привез Роман, а сейчас вижу, что привез так сочиненьице. Лежит оно в перепечатке, в понедельник, наверное, раздам по адресам. Но придётся вернуться к нему еще раз. Буду рад, если ты его прочтешь. В нем все на месте, все правильно, но теперь надо придать ритм — беспощадно вычеркнуть все длинноты и добавить некую яркость.
Живу, на со держании Ю. В. Васильева. Жду потиражных за кино. Предназначенная на это „жду“ валюта ушла на оплату отъезда на Чукотку Коли Бадаева. Что делать, парня надо было выручить от долгов и алиментов а кроме меня ему тут ни одна живая душа копейки не даст. Я об этом не жалею — он сейчас счастливый человек.
Сентябрь 1973
По моему, наша последняя встреча как-то подействовала на тебя, не то чтобы прямо, не то чтобы обратно, а как-то вбок. Еще тебя „потряс“ роман мой, я это понял. Я-то ведь к таким вещам отношусь спокойно, на то я и профессионал. Знаю, что сейчас вроде и ничего, но знаю, что через месяц буду считать это туфтой и буду переписывать и так далее. Я, кстати, много думал о твоих замечаниях, о старике Кьяе и так далее. Это, Боря, тоже туфта. Это желание вложить в текст то, чего там быть не может. Главный недостаток того варианта, что ты читал, — его нудность и загрязненность литературным мусором. Вот я его и чистил три месяца. Называется он сейчас „Серая река“, река как действующее лицо. — в нем есть. Забрал вчера из перепечатки первую часть — вижу, опять плохо. Придется сделать еще один заход, переписать еще раз. Теперь он об работай литературно, технически все грамотно. Осталось добавить ту неправильность, тот выверт текста, который может дать лишь талант. Для этого надо выбрать момент, сейчас переписывать его я не могу. И месяца три еще не Смогу. Может быть, весной уеду на Чукотку и там в избе, в тундре и сделаю. Надо дать блеск!!
Такое дело: намечаю я выход на финишную прямую в жизни О. М. Куваева. Перевал уже пройден и пора уходить в море и в лес. Яхта нужна — немудрящая, без палисандрового дерева, но настоящая, морская, надежная. А это весьма дорого. Это тебе не дачу купить. Понял я, Борька, что в городе мне делать нечего. Квартиры, мебеля, машины, бабы меня не интересуют. Пора уходить. Я дал зарок давно еще, что буду торчать в Москве до публикации романа. Срок этот близится, и надо думать об уходе. Сразу это не сделаешь, солидная подготовка потребует года три четыре. Я мог, Борька, купить много шикарных квартир, две-три „Волги“ и прочее, но деньги эти я прожил и не жалею. Ничего этого мне не надо. А яхту я не прожил, так как идеи такой у меня не было. Милое дело жить на борту.
Если все пойдет путем, года через четыре пять я эту идею осуществлю практически. Много чего надо для этого сделать. Два пункта я сделал: вступил в СП и роман добиваю. Теперь еще три пункта: деньги, права яхтенного капитана и опыт.
Странно все это. Только недавно я стал ценить эту свою профессию в полной мере. В наших условиях лишь она дает нужную человеку свободу перемещения и образ жизни. В пределах, конечно. Если бы такую свободу давала наука, я бы мог вернуться в геологию и долбать Новосибирскую платформу (эх, жалко, красивая была работа, и ведь так никто и не усек сути).
