Геннадий Седов - Фанни Каплан. Страстная интриганка серебряного века
— Спасибо, Владимир Ильич, растет.
— Сколько ему уже?
— Восемь исполнилось.
— Надо же! Вчера вроде бы только поздравляли с первенцем — время летит… Что-нибудь неотложное, Яков Михайлович?
— Да нет. Мысли кой-какие.
— Тогда сюда пожалуйте, — жест рукой в сторону лоснящегося кожей павловского дивана в полстены. — Мысли, они покой любят. Как хорошо думалось когда-то в туруханской ссылке, помните? Тайга вокруг на сотни верст… вы садитесь… тишина вселенская…
— Волки по ночам воют.
— Выли, серые разбойники. Но не с эсеровских трибун. Что творят, а, мерзавцы! Истеричка эта крикливая. Нашла время…
— Я как раз об этом, Владимир Ильич. Вот, посмотрите, — протянул извлеченные из кармана пиджака несколько листков.
— Ну-ка, ну-ка, что тут у вас… — хозяин кабинета углубился в чтение.
Тщедушный, в пенсне, ночной посетитель прошел по паркету к высокому окну с отогнутыми шторами. Смотрел на темную громаду Чудова монастыря, спящее по ту сторону зубчатых кремлевских стен Зарядье.
— Архилюбопытно! — вскричали у него за спиной. — Ей-ей не ожидал! Политический театр! Да вы, батенька, у нас Шекспир. Очень, очень занятно, удивили… Покушение, говорите? На Ленина?
— Инсценировка, Владимир Ильич. Время исключительно подходящее. Чтобы похоронить окончательно оппозицию…
— Слушаю внимательно!
— Замысел несложен. Специально отобранная группа чекистов под видом недобитых эсеров разыграет покушение на вождя революционного народа.
— То бишь на меня? Замечательно! Дальше.
— Покушение не удастся — вождь останется жив.
— Та-ак, неплохо…
— …Революционный народ в справедливом гневе требует ответить на вылазку террористов собственным красным террором.
— Ага, народ. Замечательно!
— Мы не желали крови, нас вынудили пойти на крайние меры. И мы на них идем. Руки у нас развязаны, сметаем с пути заговорщиков, принимаемся за своих.
— Конгениально!
— Есть предел терпению, Владимир Ильич. Не мне вам говорить, сколько вокруг собственных негодяев — в том числе под боком, в Кремле. Спят и во сне видят, как бы убрать с дороги машиниста октября.
— Ну, это вы слишком — «машиниста октября». А вообще Шекспир, Яков Михайлович, Шекспир! Савинков с его талантом рядом с вами ягненок… Я денек-другой обмозгую вашу идею, хорошо? Был не раз мишенью для врагов, но в подобной роли, признаться… Может, по махонькой, а? У меня шустовский коньячок припрятан. В несгораемом шкафу держу, — коротко засмеялся, — подальше от глаз Надежды Константиновны.
— Спасибо, с сердцем что-то последнее время… А постановление бюро ВЦИКа, — мягко попенял, — вы, уважаемый товарищ предсовнаркома, однако, не выполняете: работать максимум до десяти вечера.
— Сдаюсь, сдаюсь, Яков Михайлович: часы, черт бы их подрал, барахлят. Наследие царизма, — глянул на напольные, в человеческий рост, часы в ореховом шкафу. — Назад тянут, в проклятое прошлое.
— Буду ждать вашего решения, Владимир Ильич. Спокойной ночи!
— Приятных снов, Яков Михайлович!
— Ну, как?
— Вроде бы понравилось, обещал подумать.
— Я через полчаса уезжаю в Петроград. Вернусь в конце будущей недели. Помощь с моей стороны нужна?
— Пока нет, спасибо, Лев Давыдович.
— Дзержинский в курсе?
— В общих чертах.
— С охраной решили? Ведь чертовы эти латыши, чуть что начнут палить без разбора. Перестреляют, не дай бог, наших артистов.
— Не будет охраны, Лев Давыдович. Ни у Ленина, ни на заводе. Я все продумал.
— Отлично! Жду ваших сообщений, Яков Михайлович.
— Всего наилучшего, до встречи!
— Семенов в приемной, — заглянул в дверь секретарь.
— Да, да, зовите!
В кабинет председателя Всероссийского ЦИКа вошел невысокого роста человек в гимнастерке и выцветших шароварах, глянул независимо сквозь стекла очков в железной оправе.
— Здравствуйте, Григорий Иванович, — поднялся из-за стола Свердлов. Пожал посетителю руку. — Пройдем… — Отворил дверь в смежную с кабинетом комнату отдыха. — Здесь будет спокойней.
Уселись в кресла напротив друг друга.
— Закурить позволите, — посетитель потянулся в карман шаровар.
— Повремените, если можно, — мягко остановил его Свердлов. — Сердце знаете ли… Ну, что у вас, докладывайте. Группа?
— В боевом настрое, Яков Михайлович, — у посетителя был не вяжущийся с суровым обликом юношеский дискант. — Роли распределены. Я, понятно, за главного, напарник — Протопопов. Отход поддержат Коноплева… вы ее знаете, и Фанни Каплан. Ее, согласно плану, по окончанию митинга арестуют. У входных ворот. Меня, Протопопова и Лиду — позже, на квартире.
— Арестуют, арестуют… Свердлов поднялся с кресла. — Не почуяла бы чего раньше времени ваша Каплан. Не нравится мне эта особа, не люблю фанатичек.
— Не заподозрит, Яков Михайлович. Парит в небесах. Вбила себе в голову убить в одиночку Ленина, а тут неожиданно единомышленники. Рада безмерно, верит каждому моему слову. У меня сейчас в группе, — засмеялся, — все эсеровские течения: левые, правые, центристы. Анархо-коммунист даже есть — Протопопов…
— Добро, — Свердлов снял пенсне, протер кончиком батистового платка стекла. — Времени в обрез, Григорий Иванович. Продумайте, пожалуйста, еще раз каждый свой шаг. Речь идет о жизни вождя, о судьбе революции. И о нашей с вами судьбе, говоря откровенно. По краю пропасти ходим, дорогой товарищ. Оступимся и… — сделал скорбное лицо. — Финита ля комедия.
— Не первый год замужем, Яков Михайлович.
— Хорошо, хорошо! Встретимся еще раз в четверг. Давайте в восемь утра…
— Как наша пьеса? — ленинский внимательный прищур глаз.
— Отредактирована окончательно, Владимир Ильич. И отрепетирована.
— Ну что ж, давайте по порядку. Как там у драматургов — время и место действия?
— Тридцатое августа, пятница, наш единый политдень. Оборонный завод Михельсона.
— Место знакомое. Действующие лица? Главного героя мы знаем, — хитро улыбнулся. — Кто остальные?
— Руководитель — Семенов Григорий Михайлович. Закаленный боец, прошел, что называется, огни, воды и медные трубы. Арестовывался не раз во времена царизма, жил во Франции, в Россию вернулся в семнадцатом. Успел повоевать, был председателем исполкома совета солдатских депутатов. Примкнул к эсерам, возглавлял их центральный боевой отряд, причастен к убийству Володарского…
— Персонаж, нечего сказать… — Ленин озабоченно застучал по столешнице. — Ни дать ни взять Малюта Скуратов. А теперь, по вашим словам, главный стержень нашего замысла.
