Сара Корбетт - Дом в небе
Я видела, что мальчикам до смерти надоело нас сторожить, но не могла знать, каков настой их лидеров, сидящих где-то в Могадишо. Когда я спросила Ромео, как продвигаются переговоры, он с наигранным отчаянием вздохнул и обвинил мою мать в жадности. Наши тюремщики свято верили, что все люди на Западе купаются в деньгах, и, потратившись на наше содержание, они ни за что не желали идти на уступки. Они были убеждены, что моя мать из скупости не желает открыть им ворота к счастью, но стоит найти нужный подход, и она сдастся. Только позже я поняла, до чего они были расчетливы, какую хитрую шахматную партию они вели на нескольких континентах.
К тому времени наши родственники отказались от помощи государства, успев разочароваться в возможностях официальной дипломатии, и совместно оплачивали услуги частного спеца по переговорам с террористами Джона Чейза, главу компании АКЕ, которая должна была вытащить нас из Сомали. Это обходилось в две тысячи долларов в сутки. Было условлено, что большую часть будут оплачивать Бреннаны, а мама потом с ними рассчитается.
После перерыва в несколько месяцев она снова начала отвечать на звонки Адама – ее консультировал Чейз и его британские коллеги. В переговорах участвовала сестра Найджела, Никки. Оперативный полицейский центр в Силван-Лейк был закрыт. Мама на свои средства сняла квартиру в самой глуши, в нескольких часах езды от Кэнмора. Там она записывала переговоры и отправляла их Чейзу по электронной почте в виде зашифрованных сообщений. Адам держался агрессивно, как никогда ранее. Им надоело ждать, говорил он, и они возьмут два миллиона и ни центом меньше. По мнению Чейза, сумму можно было снизить в четыре раза. Второго августа мама предложила Адаму двести восемьдесят одну тысячу долларов, к концу месяца ставка возросла до четырехсот тридцати четырех тысяч. Адам наотрез отказывался уступить хоть немного. Тон разговоров накалялся. Однажды он высказал предположение, что я неродная дочь моей матери, раз она настолько равнодушна к моей судьбе. Мама, вспылив, ответила, что он ведет какую-то игру. «Это я веду игру? – презрительно переспросил взбешенный Адам. – Ну вы увидите, что это за игра».
* * *Август подходил к концу. С началом Рамадана мое извечное напряжение немного спало. Рамадан священный месяц, время воздержания. Днем половые контакты запрещены, что давало мне шанс почувствовать себя в относительной безопасности. Через динамики, установленные в мечети, по всей округе разносились нашиды.
Ромео уехал, не сказав куда. Мальчики повеселели. Скидс получил деньги и купил каждому по паре сандалий. Мы стали лучше питаться. От рассвета до заката постились, а потом бывали вознаграждены свежими сладкими финиками, которые мальчики покупали на рынке. Мне приносили несколько фиников, завернутых в обрывок англоязычной газеты «Халей таймс», выходившей в Дубае. Когда-то давно я, помнится, безуспешно пыталась заинтересовать их редактора своими статьями. Теперь я читала эти обрывки, думая найти там хоть какие-нибудь новости. Чаще всего мне попадались сводки фондовой биржи, а однажды даже сюжет из Канады – про то, как на кампусе Университета Виктория расплодились кролики.
Имея лишние деньги, Джамал и Хассам покупали продукты и готовили настоящий ужин – обычно блюдо из красной фасоли и риса, носившее название амбола. Они начинали готовить после полудня и подавали его после заката, щедро сдобрив сахаром и солью.
– Нравится? – интересовался у меня Джамал, напрашиваясь на комплименты. – Вкусно?
Перед сном, после обязательной ночной молитвы, мальчики читали дополнительные молитвы, или таравих. Эти молитвы, творимые во время Рамадана, помогали верующему получить у Аллаха прощение за свои грехи.
Но однажды все резко изменилось. Ко мне явились Абдулла, Мохаммед и Джамал, все трое мрачнее тучи. Никто не смотрел мне в глаза. Абдулла велел мне встать с матраса. Они положили меня посреди комнаты лицом вниз, и Абдулла связал мне запястья моей голубой простыней, а минуту спустя сдвинул ее выше и снова крепко затянул в районе локтей. Мои плечи болезненно приподнялись над полом. Сердце тяжело забилось, внутри разрасталась паника. Что происходит?
Стоя надо мной, они о чем-то совещались. Еще через минуту они развязали мне руки и велели лечь обратно на матрас, а сами продолжали совещание, как будто меня там не было. Я легла, обливаясь потом. Мохаммед указывал на какие-то толстые металлические прутья, на приличной высоте торчавшие из стены, словно предлагал что-то туда повесить. Джамал крутил и дергал мою простыню, проверяя ее на прочность. Они тщательно обследовали комнату и вышли, не взглянув на меня.
Я поняла, что готовится нечто ужасное.
Я ждала весь следующий день и еще один. Они вернулись после заката, когда закончился дневной пост и ужин. На этот раз их было двое – Мохаммед и Абдулла. Они закрыли дверь. В руках Мохаммед держал простыню светло-желтого цвета, скрученную, как веревка, которую бросил на пол.
– Все в порядке? – спросила я, косясь на простыню.
– Вставай, – велел Абдулла.
Я медленно поднялась, звеня цепями и чувствуя, как мозг и сердце пытаются в панике выпрыгнуть из моего тела. Лиц я не видела – вместо них была чернота.
– Я еще не молилась, – услышала я собственный голос, – мне нужно совершить омовение.
Они переглянулись. Спорить с исламом они не могли.
– Быстро, – приказал Абдулла.
Выйдя в коридор, я отметила, что дверь в комнату Найджела закрыта.
В туалете я стояла у открытого окна, смотрела на далекий розовый огонек, что мерцал возле мечети, и набиралась мужества. В чернильно-черном небе не было ни одной звезды. Легкий бриз обдувал мне лицо. Меня одолевал первобытный ужас – сродни тому, что гонит животных в горы, что звучал в древнем колоколе, пробуждавшем жителей деревни покидать свои дома и спасаться бегством. Я знала: будет больно. Но говорила себе: «Держись, ты должна быть сильной».
Абдулла и Мохаммед ждали за дверью. Они прошли со мной в комнату, сели у стены и смотрели на меня, пока я молилась. Я выполняла все циклы нарочито медленно, надеясь пробудить в них память о том, что мы с ними единоверцы. Закончив последний ракаат, я перешла к молчаливой молитве, одной из добровольных молитв, в которой нужно сто раз мысленно вознести хвалу Аллаху, но только вместо арабских слов твердила себе: «Держись, держись, держись». И так сотню раз.
Когда все было закончено и не осталось больше предлогов для промедления, я обернулась. Абдулла велел мне лечь на пол, как два дня назад. Потом он опять стянул мне руки простыней повыше локтей, опять плечи подскочили вверх, и заломило весь торс. Но теперь они связали и мои ноги – я почувствовала, как ткань обвивается вокруг лодыжек и какая-то сила тащит их вверх и назад. Они соединили мои руки и ноги, и теперь конечности растягивали мое тело в противоположные стороны! Я была обездвижена, стреножена, как дикое животное. Они связали меня тугим бантом. От боли я совсем обезумела. Мне казалось, что мышцы, глаза, мозги, позвоночник вот-вот лопнут. Паника накрыла меня огромной волной. Я не могла находиться в таком положении – ни минуты, ни секунды. Простыни, ставшие веревками, врезались в вены на руках и ногах, препятствуя кровообращению. Легкие в моей груди слиплись. Я хватала ртом воздух, но не могла сделать ни вдоха. Я давилась, будто в горло мне сыпали песок.
