Анри Шарьер - Бабочка
— Шарьер.
— На какой срок тебя посадили?
— На восемь лет за кражу государственного имущества и убийство. Три и пять лет.
— Сколько ты уже отсидел?
— Восемнадцать месяцев.
— Как он себя ведет?
— Хорошо, — отвечает комендант.
— Как его здоровье?
— Его состояние удовлетворительно, — отвечает врач.
— Ты хочешь что-то сказать?
— Да. Эти бесчеловечные порядки не к лицу Франции.
— Почему?
— Здесь жуткая тишина, нет прогулок и до последнего времени не было медицинского обслуживания.
— Веди себя хорошо, и тебя, возможно, помилуют, если я все еще буду губернатором.
— Спасибо.
С этого дня, по приказу губернатора и главного врача, мы ежедневно выходим на прогулку и купаемся на берегу моря в месте, отгороженном большими камнями от акул.
Каждое утро мы спускаемся, совершенно голые, к месту купания. Жены и дети надзирателей сидят в это время дома.
Это продолжается уже месяц. Лица людей совершенно изменились. Час на солнце, купание в соленой воде и возможность разговаривать каждый день совершенно изменили облик этого стада — людей, больных физически и душевно.
Однажды, возвращаясь в изолятор, мы слышим отчаянный женский крик и два выстрела.
— Спасите! Моя девочка тонет!
Крики доносятся со стороны причала — цементного языка, вдающегося в море, к которому привязывают лодки. Раздаются новые крики:
— Акулы!
Еще два пистолетных выстрела. Все смотрят в сторону, откуда раздаются крики о помощи. Не раздумывая, я отталкиваю одного из надзирателей и бегу, совершенно голый, по направлению к причалу. Вижу двух женщин, жутко кричащих, и троих надзирателей — арабов.
— Прыгайте в воду! — кричит женщина. — Она недалеко! Я не умею плавать, иначе я бы прыгнула. Банда трусов!
— Акулы! — говорит один из тюремщиков и снова стреляет.
Маленькая девочка в бело-синем платьице плывет на воде, и ее медленно уносит слабое течение. Ее несет прямо к водовороту. Стражники стреляют, не переставая, и, наверно, перебили немало акул, так как возле малышки вспенилась вода.
— Не стреляйте! — кричу я.
Я прыгаю в воду. Приближаюсь к девочке, которая держится на воде, благодаря платьицу, и сильно колотит ножками, чтобы отогнать акул. Я нахожусь на расстоянии всего тридцати или сорока метров от нее, когда прибывает лодка, вышедшая с Королевского острова. Лодка опережает меня, приближаясь к девочке. Я плачу от гнева и даже не думаю об акулах, когда меня втаскивают в лодку. Напрасно рисковал жизнью.
Но через месяц доктор Герман Гюберт вдруг принимает решение освободить меня от пребывания в изоляторе по состоянию здоровья.
ТЕТРАДЬ ВОСЬМАЯ. ВОЗВРАЩЕНИЕ НА КОРОЛЕВСКИЙ ОСТРОВ
Это просто чудо — я возвращаюсь на Королевский остров. Распрощался с ним на восемь лет, а через девятнадцать месяцев, возвращаюсь туда, благодаря попытке спасти ребенка.
Сразу по возвращении встретил друзей: Деге все еще главный бухгалтер, Глиани — почтальон. Встретил Карбонери, которого оправдали в связи с моим побегом, Гранде, столяра Бурсе, братьев Нарри и Кенье, Шателя из поликлиники и своего напарника по первому побегу — Матурета, который устроился помощником санитара на Королевском острове.
Мое возвращение на Королевский остров — это настоящее праздничное событие. В субботу утром я снова вхожу в здание для особо опасных. Все поздравляют меня и выказывают дружелюбие — даже парень с часами, который не разговаривает с того дня, когда ему собирались снести голову, приветствует меня.
— Ну что, друзья, у вас все в порядке?
— Да, Пэпи, добро пожаловать.
— Твое место сохранилось, — говорит Гранде. — Оно осталось незанятым с того дня, когда ты нас оставил.
— Спасибо вам всем. Что нового?
— Имеется хорошая новость.
— Что именно?
— Сегодня ночью в одном из залов обнаружили мертвым араба, который донес на тебя. Это наверняка сделал один из твоих друзей, который не хотел, чтобы ты повстречался с доносчиком.
— Я хотел бы знать, кто это сделал, чтобы отблагодарить его.
— Может быть, он тебе когда-нибудь скажет. Араба мы наши с ножом в сердце перед самой утренней проверкой. Никто ничего не знал и не слышал.
— Тем лучше, а что с играми?
— Все в порядке, твое место осталось за тобой.
Хорошо. Мы возвращаемся, значит, к пожизненному заключению с каторжными работами. Интересно, когда и чем завершится эта история.
— Пэпи, нас всех потрясло известие о том, что тебе врезали восемь лет. Не думаю, чтобы на острове нашелся хотя бы один человек, способный отказаться помочь тебе теперь, даже если ему придется заплатить самой дорогой ценой.
— Комендант зовет тебя, — говорит один из арабов.
Я выхожу. Многие тюремщики не упускают случая сказать мне пару добрых слов. Я иду за арабом, и мы подходим к коменданту Прюле.
— Все в порядке, Бабочка?
— Да, комендант.
— Я рад, что тебя помиловали, и хвалю за храбрость, которую ты проявил при спасении дочки моего коллеги.
— Спасибо.
— Я назначу тебя временно, пока не получишь свою прежнюю должность с правом рыбной ловли, погонщиком буйволов.
— Если это тебя не слишком затруднит. Спасибо.
— Это мое дело. Надзирателя столярной мастерской здесь уже нет, а я возвращаюсь во Францию через три недели. С завтрашнего дня приступишь к работе.
— Не знаю, как и отблагодарить тебя, комендант.
— Тем, что повременишь месяц с новой попыткой бежать! — говорит Прюле и смеется.
Те же заключенные, тот же образ жизни, который я оставил. Картежники занимаются только игрой. Гомосексуалисты — только любовью. «Любовь» сопровождается сценами ревности, необузданными страстями, слежкой «мужчин» и «женщин» друг за другом; убийствами, если один из них устает от друга и пускается навстречу новой любви.
Негр по имени Симплон убил на прошлой неделе парня по имени Сидеро из-за красотки Чарли (Берра). Это уже третий человек, которого Симплон убивает из-за Чарли.
Я нахожусь в лагере всего несколько часов, но ко мне уже пришли побеседовать два парня.
— Бабочка, мне хотелось бы знать, Матурет — не твой парень?
— А почему ты об этом спрашиваешь?
— У меня есть на то причины.
— Матурет бежал со мной и вел себя, как мужчина. Это все, что я могу тебе сказать.
— Я хочу знать, жил ли он с тобой.
— Нет. Я ценю его как товарища, остальное меня не интересует.
— А что ты скажешь, если он станет моей женой?
— Если он сам согласится, я вмешиваться не стану, но если ты станешь ему угрожать, будешь иметь дело со мной.
