Константин Лагунов - Так было
— Будь здорова. Ночью созвонимся.
Она повесила трубку, постояла. Потом решительно шагнула к двери, сдернула с вешалки полушалок, старенькую меховую полудошку, оделась и проворно вышла на улицу. На крыльце столкнулась со счетоводом — молодой розовощекой девахой. Распорядилась:
— Надо собрать членов правления, коммунистов и комсомольцев. Я скоро вернусь.
Новожилова поперхнулась морозным воздухом, закашлялась и заспешила, засеменила мелкими шажками к дому Агафьи Долиной. С недавних пор завязалась меж ними крепкая дружба. И хоть новая подруга не числилась ни в каких «членах», Новожилова часто советовалась с ней, дорожила ее мнением.
Агафья встретила Новожилову во дворе.
— А я только с фермы, — сказала она, — моя Краснуха должна телиться, вот и караулю. Проходи.
Она вынула палочку из дверного пробоя, откинула щеколду, распахнула сенную дверь и первой шагнула через порог. Новожилова последовала за хозяйкой.
В избе было тепло. Вкусно пахло печеной картошкой. Пол, лавки, подоконники и стол выскоблены и вымыты до желтого блеска.
— Ишь ты, — с легкой завистью воскликнула Новожилова, — уже и прибралась, и печь истопила. Где же твоя ребятня?
— Колька все в мэтээсе. Скоро трактористом будет. Любка в школе. А меньшие на полатях. Они — сони. Пригреются там и до обеда сопят, ровно медвежата.
Говоря это Агафья разделась. Новожилова тоже скинула дошку и полушалок. Обе рядышком уселись на скамью. Агафья в последнее время как будто помолодела. И хотя в ее черных гладко причесанных волосах много седины, а от крыльев носа к уголкам рта протянулись глубокие бороздки, все равно она выглядела не старше своих лет. Исчезло выражение тупой обреченности и скорби. А большие глаза светились живым огнем. «Теперь она переболела, ей всего тридцать пять, — разглядывая подругу, думала Новожилова. — Разгладятся еще ее морщинки, заиграет былая улыбка, загорятся весельем глаза».
Агафья, видимо, разгадала думы Новожиловой. Сердито на нее покосилась.
— Чего ты меня разглядываешь, ровно невидаль какую?
— Вроде бы помолодела ты, — с тихой улыбкой ответила Новожилова. — Я тебя девкой помню…
— А я и позабыла, что девкой была. По вечеркам бегала, шестеру плясала. Бывало, так напляшешься — ноги не гнутся. Он ведь у меня гармонист был… Был…
— Погоди, Агафья. Скоро войну прикончим. Вернутся мужики. Может, и твой объявится. Тогда совсем оттаешь, оживешь…
— Пустое. Сами себя обманываем. Чем бы дите ни тешилось… А я силком заставляю себя верить… Только чует мое сердце — не сбудутся наши надежды. Ох, не сбудутся…
Новожилова поспешила отвлечь хозяйку от грустных раздумий и заговорила о том, ради чего пришла сюда. Агафья молча выслушала, потом сказала:
— Обратно деньги. Давай и давай. А где их взять?
— Война ведь.
— Знаю, что война. Все знаю… — поправила гребенку в волосах. — Ладно. Разговоры тут ни к чему. Чего от меня-то хочешь?
— Вечером собрание сделаем. На нем и начнем. Ты уж выступи, Агаша, слово свое скажи и, сколько можешь, денег дай. Все знают, как тебе живется. После тебя-то совестно будет отнекиваться.
— Совсем уж ты меня в активисты записала, — усмехнулась Агафья…
3.Собрание началось поздно. Все уже знали, о чем пойдет разговор, и не особенно спешили в правление. Сторожиха несколько раз обежала деревню из конца в конец, ожесточенно колотила кулаком в промерзшие рамы, орала надорванным голосом: «На собрание!» Комсомолки тоже бегали по домам, зазывали колхозников в контору.
Часам к девяти вечера в большой комнате правления стало тесно. Сидели на скамьях, на подоконниках и прямо на полу. Мужики (их было немного) не выпускали цигарок изо рта. В комнате дымище, как в бане по-черному. Несколько раз открывали дверь, проветривали помещение. Белый морозный пар выдувал из избы табачный дым, обдавал всех холодом. Но через полчаса от дыма снова начинала мигать лампа. Бабы кашляли, прикрикивали на курцов, торопили Новожилову начинать.
Рыжебородый парторг Плесовских открыл собрание и сразу предоставил слово Новожиловой.
Она встала, уперлась ладонями в стол, обвела взглядом притихших людей.
— Вы знаете, зачем мы собрались. — Помолчала, вслушиваясь в густевшую тишину. — Война за середку перевалила, но конца ей пока не видно. Теперь, конечно, не то, что в сорок первом. Теперь мы наступаем. Гоним фашистов с нашей земли. А какой вертается к нам эта земля? Одни развалины. Сотни городов!.. А деревень и не сосчитать. Надо все заново строить. Для этого нужны деньги. Много. Даром ведь…
— Даром — только под амбаром, — выкрикнул кто-то из темного угла. Вспыхнул было смех, но сразу погас. На озорника зашикали. Новожилова сердито нахмурилась. Подождала тишины.
— Опять же армии требуется все больше оружия, и разных припасов, и харчей. На это тоже нужны деньжата. И сколько! Красная Армия — наше дите. Вот и надо… В общем, начну с себя. Пиши, счетовод. Сами знаете — одна я живу с матерью. Наш приход-доход у всех на виду. Скопила к весне на обувку триста рублей, их и отдаю. Вот.
Она откуда-то извлекла завернутые в носовой платок деньги. Развернула узелок, пересчитала смятые пятерки и десятки, положила их на середину стола. Села.
— Кто следующий? — спросил парторг. Поднялась Агафья Долина. Протиснулась к столу.
Положила на него скомканные в кулаке бумажки.
— Вот, последние собрала. Пятьдесят три рубля здесь.
За ней подошла Ульяна Пивоварова. Сказала только: «Сто пятьдесят», положила деньги и вернулась на место.
Один за другим подходили люди к столу, называли цифры, клали деньги и уходили.
И росла, росла на глазах куча разноцветных бумажек. Засаленные, измятые, захватанные сотнями рук, скопленные дорогой ценой трешки, пятерки, рубли с легким шорохом падали на стол, будто сухие осенние листья. Но вот листопад прекратился. В комнате застыла какая-то неловкая, скользкая тишина.
— Кто еще?
— Кто?
— Следующий!
Новожилова медленно скользила взглядом по лицам. Увидела в углу поднятый воротник знакомого черного полушубка, крикнула:
— А ты чего, товарищ Клопов, в угол прячешься?
Все повернулись в сторону кузнеца. Он тяжело поднялся с лавки. Пригвоздил Новожилову злым взглядом. Не вынимая из зубов короткой трубки, сказал с вызовом:
— С чего мне прятаться? Я не вор, не дезертир.
— Проходи-ка к столу, — пригласил его Плесовских.
— Мне и тут не худо.
— Сколько даешь в фонд обороны?
— Сколько все, столь и мы. — Голос кузнеца потух. Трубка исчезла изо рта. — Мы завсегда от других не отстаем…
