Константин Лагунов - Так было
Плывет полная луна над тихой деревней, что лежит возле дороги. Плывет луна, засматривает золотым глазом в темные окна. Облитые ее сиянием, сверкают сахарной белизной глубокие снега. И кажется, что окрест все мертвое и холодное. И кажется, что укутанная мягким снегом деревня замерла, окостенела, и никто не пробудит ее от этого ледяного сна.
Но прошла ночь, померк сияющий круг в небе, начал таять на глазах, как льдышка в горячей ладошке, — и деревня ожила, стряхнула с себя сонное оцепенение. Захлопали калитки, заскрипели колодезные журавли, задымились печные трубы, замычали коровы, зазвенели на морозе тонкие девичьи голоса. Побежали заботливые хозяйки из дома в дом. Та к соседке за горячим угольком, чтобы печь растопить (спичек-то нет), та к куме — щепоть соли занять или пригоршню овсюжной муки перехватить. Потянулись доярки с фермы, поехали подводы за сеном, побежали ребятишки в школу. Ожила, заговорила, задвигалась деревня и враз стала схожа с муравейником.
Вдруг, словно услышав какой-то тревожный сигнал, остановились, насторожились люди, и все в одну сторону устремили свои взгляды. А в той стороне — ни зверя не видно, ни пламени пожарища — ничего страшного. Только посередке дороги невысокая молоденькая девчушка выступает. На ней старенький полушубок, бабушкина шаль крест-накрест за спиной завязана. На плече сумка холщовая, туго набитая газетами да письмами.
«Почтальонка! Почтальонка!» — полетела молва по деревне. Кого где застала она, тот там и к месту примерз, поджидая красноносую девчушку в подшитых валенках.
Бабы к сердцу руки прикладывают, старики самокрутки раздувают, а девчата то бледнеют, то краснеют. С почтальоншей все здороваются заискивающе ласково, как со своей судьбой. А она спокойно проходит мимо настороженных людей. Вместе с приветствием выкрикивает: «Тебе ничего!», «Тебе тоже», «Вам газетка», «Вам перевод». И вдруг: «Вам письмо». — «Казенное?» — побелевшими губами спрашивает баба. — «Казенное, — отвечает девушка, подходя. — Только вы не волнуйтесь. Из госпиталя. Значит, жив».
Как железные опилки к магниту, со всех сторон подтягиваются соседки к женщине, получившей письмо. Повертев в руках конверт с госпитальным штампом, она обессиленно приваливается к забору и просит девушку: «Почитай». И кажется, даже ветер на мгновение стих, чтобы не мешать красноносой читать письмо. А в нем комиссар госпиталя сообщает, что Ферапонт Удилов совершил геройский поступок. В момент его поступления в госпиталь там случилось несчастье — от зажигательной бомбы вспыхнул пожар. И раненый Ферапонт геройски вел себя при тушении. «Он у меня такой… он у меня…» — бессвязно бормочет баба и плачет крупными счастливыми слезами.
А почтальонша поспешает дальше. Вот она подошла к старой женщине с бесцветными глазами и, опустив голову, протянула ей маленький конверт. В нем — похоронная. Девушка уже знает это, потому и торопится уйти, чтобы не читать скупых, давно заученных строк о том, как солдат, или ефрейтор, или старшина такой-то, верный воинской присяге…
Идет, спешит серединой улицы судьба в подшитых валенках, в повязанной крест-накрест шали.
Несет в холщовой засаленной сумке людские горести и радости. Ее поджидают все.
Даже те, кто давно уже оплакал своего сына или мужа. А вдруг? На войне всякое бывает. Случается и чудо…
Но вот почтальонша круто свернула в сторону. Поднялась на крыльцо правления. Притопнула валенками, сбивая снег, и прошла в председательский кабинет.
2.Новожилова подняла голову от бумаг, отодвинула в сторону счеты. Вопросительно уставилась на почтальоншу. Та, порывшись в сумке, вынула несколько конвертов. Пока Новожилова разглядывала конверты, читала обратные адреса, девчушка доложила, кому пришла сегодня похоронная, а кому письмо из госпиталя.
Почтальонша ушла, шлепая растоптанными валенками, а Новожилова долго еще сидела, не распечатывая писем. Вспомнила, как эта же девчушка вручала ей похоронную на мужа. До сих пор не свыклась с мыслью о его гибели, до сих пор втайне от всех надеется на чудо и ждет. Да, видно, зря…
Тяжело вздохнула и распечатала первый конверт. В нем оказалось постановление райкома партии и райисполкома о сборе средств в фонд обороны. К письму была приложена бумага, в которой намечено приблизительно, кому сколько собрать средств.
Новожилова отыскала свой колхоз, глянула на цифру и ахнула. Уж очень большая была она! Поделила ее в уме на все семьи, вышло по сотне на двор. А добрая треть колхозниц давно позабыла, как эта сотня и выглядит. В деревне базара нет. До райцентра больше семидесяти километров. Туда с кринкой молока да с десятком яиц не поедешь. На трудодни денег не дают. Откуда же быть деньгам? Разве в районе не знают об этом?
Стала просматривать всю разнарядку. Для других колхозов задания были куда больше, а для некоторых, как «Колос», просто огромны. «Значит, учитывают нашу бедность», — успокоилась Новожилова.
А минуту спустя опять заволновалась, засомневалась. Откуда же взять эти тысячи? Сколько раз собирали деньги. То в фонд Верховного Командования, то в помощь детям-сиротам, то на восстановление разрушенных городов, то в фонд обороны. Да, видно, мало этого. Мало…
Миловидное лицо Новожиловой с мелкими правильными чертами застыло в задумчивости. Маленькие подвижные глаза остановились на железном боку печки-голландки и ни с места. Сколько минут провела в раздумье — кто знает? Сколько бы еще просидела — тоже неведомо. Да невеселые размышления прервал телефонный звонок. Такой резкий, что женщина даже вздрогнула. Испуганно вскочила с места, подбежала к аппарату. Закричала в трубку:
— «Новая жизнь» слушает!
— Это кто? Новожилова? — послышался голос председателя райисполкома.
— Я.
— Здравствуй. Плетнев говорит. Я из Иринкино. Разнарядку на сбор средств получили?
— Только что принесли.
— Ну? А я думал, вы уже остатки добиваете. Не тяни с этим делом. Завтра к вечеру надо закончить и отправить деньги. Ночью позвоню тебе или сама звякни. Расскажешь, как пойдут дела. Договорились?
— Хорошо.
— Тогда начинайте, да поэнергичнее. Думаю, не подведешь, не в первый раз.
— Постараемся.
— Будь здорова. Ночью созвонимся.
Она повесила трубку, постояла. Потом решительно шагнула к двери, сдернула с вешалки полушалок, старенькую меховую полудошку, оделась и проворно вышла на улицу. На крыльце столкнулась со счетоводом — молодой розовощекой девахой. Распорядилась:
— Надо собрать членов правления, коммунистов и комсомольцев. Я скоро вернусь.
Новожилова поперхнулась морозным воздухом, закашлялась и заспешила, засеменила мелкими шажками к дому Агафьи Долиной. С недавних пор завязалась меж ними крепкая дружба. И хоть новая подруга не числилась ни в каких «членах», Новожилова часто советовалась с ней, дорожила ее мнением.
