Лея Трахтман-Палхан - Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву
Как рассказал Лейба, еще задолго до начала Второй мировой войны он возглавлял руководство разведывательной сети «Красная капелла», которая действовала во многих странах Европы, собирая разведданные о нацистах. Это была советская особо секретная организация, которой удалось добыть очень много ценной информации еще во времена, когда нацизм только поднимал голову в Италии и Германии. Когда он рассказывал о последней встрече со своими детьми, слезы душили меня. Вообще, жизнь его была какой-то нереальной, полностью отданной партии, которая сразу после войны отозвала Лейбу из какой-то европейской страны, где он почти десять лет занимался разведкой в пользу Советского Союза, и на семь лет швырнула в ГУЛАГ.
Все семь лет он провел в одиночной камере какой-то спецтюрьмы, где тайно смог невероятным образом написать книгу о своей действительно легендарной жизни. Ему как-то удавалось периодически переправлять на волю свои записи, которые по выходе из тюрьмы ему вернули. Конечно, издать книгу он пока не пытался и спрятал рукопись до лучших времен. Лейба рассказал, что запросто мог бы остаться в Европе, но наивная вера в коммунистические идеалы не позволила ему это сделать. И он по первому же требованию Центра вернулся в Москву, хоть и располагал информацией о вновь начавшихся после войны репрессиях.
Сразу же на летном поле аэродрома Лейбу арестовали и не дали даже встретиться с женой и детьми, с которыми он не виделся более десяти лет. Это была сталинская награда за невероятно тяжелую, полную смертельного риска работу. Лейбе дали двадцать пять лет, первые десять в одиночной камере. Там бы, вероятно, и закончил он свою жизнь, но его, как и многих других, спасла смерть Сталина. Лейбу освободили сразу после смерти сатрапа и поместили в правительственную больницу, где в течение трех месяцев усиленно лечили, а потом наконец состоялась долгожданная встреча с семьей, от которой все это время скрывали факт его освобождения. Трудно сказать, чего было больше в этом действии: гуманности или неприкрытого цинизма.
Конечно, официально Лейбе сообщили, что не хотели расстраивать семью, так как вид у него, как сказал кто-то из чекистов, был какой-то уставший.
До самого начала войны жена и младший трехлетний сын жили с Лейбой в Швейцарии, но, когда он перешел на нелегальное положение, жена и сын вынуждены были вернуться в Советский Союз. Старший сын все время жил с родителями жены.
Когда после больницы Лейбу привезли домой и он в ватнике, зековских сапогах и шапке вошел в комнату, там находился только младший сын, который конечно же не помнил отца и не узнал его. И тогда Лейба решил разыграть театральную сценку. Он сказал, что сидел в тюрьме вместе с отцом, который просил передать, что тоже скоро вернется домой. Но тут вернулся с занятий в университете старший сын и уже с порога заорал: «Папа, папа!» и бросился ему на шею. Младший, поняв свою ошибку, тоже стал целовать отца. Они тут же дали телеграмму матери, находившейся в командировке. Телеграмму из трех слов, но такую важную и долгожданную: «Приезжай, папа вернулся!»
Лейба внимательно выслушал мою просьбу и сказал, что после смерти Сталина политика не слишком изменилась, но все-таки меня могут выпустить в Израиль, конечно, без детей и мужа. Он посоветовал подать просьбу в ОВИР и обещал попытаться, чтобы вопрос решили побыстрей.
Назавтра я отправилась в милицию, но меня тут же послали в Министерство иностранных дел. Там в справочном бюро долго не знали, куда меня направить. Наконец я попала в кабинет какого-то небольшого чиновника. Он выслушал меня и, к моему удивлению, неожиданно сказал, что такая поездка возможна, но он должен доложить начальству. Через какое-то время можно позвонить ему и узнать окончательный ответ. Спустя несколько недель я получила из МИДа письменное разрешение на мою поездку в Израиль. Моей радости не было конца.
Теперь нужно было все оформить в ОВИРе. И там я сразу же поняла, что радовалась преждевременно. Несколько месяцев продолжалась волокита. ОВИР тогда был в общем-то пуст, так как за границу ездили очень редко и очень мало людей. И тем не менее каждый чиновник никогда не решал вопрос сразу, а просил меня зайти через несколько дней, а то и на следующей неделе.
И все же через пару месяцев я получила по почте официальную бумагу, где говорилось, что документы для краткосрочного выезда в Израиль готовы, но только для меня одной. Я же подавала просьбу о выезде вместе с Эриком, которому было уже почти шестнадцать лет.
Конечно, я очень расстроилась. Лейба оказался, к сожалению, прав, когда предупреждал, что с сыном меня вряд ли выпустят. Не знаю, чего боялись власти. Разве способна нормальная мать остаться в Израиле с одним сыном, а другого потерять навсегда? Ответа, почему сына нельзя взять с собой, я, конечно, в ОВИРе не получила. Но я уже представляла, что скоро увижу любимых мать и отца, дорогих моему сердцу сестер и брата. И это сглаживало горький осадок от отказа в выезде сыну.
Так Эрик стал отказником в шестнадцать лет.
В это же время Саля, Димина мама, вернулась из Казахстана, где провела в ссылке еще десять лет. Буквально через полгода ее реабилитировали, но это было слабым утешением и мизерной компенсацией за восемнадцать лет ГУЛАГа. Практически вся жизнь Сали прошла в лагерях и ссылке.
Мне оформили визу на три месяца, и я вдруг подумала: «Дима сейчас служит во флоте, почему бы не пригласить Салю пожить три месяца у нас, пока я буду в Израиле. Она давно уже отвыкла от домашнего тепла, а заодно и за детьми присмотрит». И я все это изложила Михаилу; когда мы с мужем обговорили этот вопрос, я предложила Сале пожить у нас. Она с радостью согласилась. Саля сказала: «Я так многим тебе обязана, что нет никаких проблем, я поживу у вас, присмотрю за детьми и помогу Мише по хозяйству».
Я стала готовиться к отъезду. Это оказалось довольно непросто. Нужна была куча документов, билеты на самолет и т. д. И вдруг у меня началась лихорадка, и была она какая-то особенная, как заявили врачи. Я испытывала такие жгучие боли во всем теле, что неделю буквально не спала, не могла задремать даже на минуту. В таком состоянии мы как-то поехали с Михаилом в ГУМ: я хотела купить подарки родным, но, когда мы вышли из автобуса, я буквально завыла от боли в спине и не могла сдвинуться с места. Мы сели на скамейку. Я ощущала, будто раскаленные иголки впиваются в мое тело, и почти упала в обморок. Мы посидели с полчаса, Михаил сбегал в аптеку и принес какие-то обезболивающие таблетки. Я проглотила сразу две, и мне стало немного легче. С большим трудом Михаил протащил меня к ГУМу, и мы все-таки что-то купили. Я чуть живая вернулась домой на такси. По лестнице Михаил тащил меня буквально на руках.
