Лея Трахтман-Палхан - Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву
Билет на самолет был уже куплен, до отлета оставалось, насколько я помню, меньше двух недель, и я принялась за интенсивное лечение. Мне сделали несколько каких-то уколов, я постоянно принимала лекарство, и боль как будто утихла, по крайней мере, перемещалась я уже без посторонней помощи.
За несколько дней до отъезда к нам пришла Саля с огромным тортом и бутылкой вина. В армии Диме не дали отпуска для встречи с матерью, и они увиделись лишь через несколько месяцев, когда я была уже в Израиле. Мой самолет вылетал в пять утра, и, чтобы успеть воспользоваться метро (такси тогда стоило довольно дорого), мы с Мишей выехали из дома вечером накануне.
С детьми мы попросили остаться Риву Мясковецкую, жену Халила. Всю ночь мы с Мишей проговорили, сидя на скамейке зала ожидания аэропорта. Я пыталась хоть немного вздремнуть, но нервное возбуждение от мыслей о предстоящей встрече с родными было очень сильным, и я оставила эти попытки.
Предположительно я должна была прилететь в Тель-Авив примерно через двадцать часов.
Прямого сообщения Москва – Тель-Авив тогда, конечно, не было, и мне пришлось лететь в Вену, а затем пересесть на рейс Вена – Тель-Авив. Это был очень неудобный рейс, но зато самый быстрый. Выбрали мы такой маршрут в связи с письмом, которое прислала мама. В этом письме она сообщала о резком ухудшении своего здоровья. Как потом оказалось, мама специально очень сгустила краски, чтобы меня поскорей выпустили. Но я тоже это сообщение приняла всерьез и сильно испугалась, так что эта мамина уловка, надо честно сказать, была не очень удачной. Маме было уже 73 года, но на здоровье она никогда не жаловалась, и это письмо, конечно, было для нас большой неприятной неожиданностью.
С Михаилом я рассталась с какой-то тревогой. Конечно, это было естественно, ведь я первый раз в жизни так надолго покидала детей и мужа, но одновременно была и надежда, что все будет хорошо, я повидаюсь с семьей и вернусь домой в Москву с миром. Полет из Москвы в Вену тогда длился около шести часов. Я уж не помню, на каком самолете летела, но самочувствие у меня во время полета было отвратительным, и с трапа в Вене я сошла чуть живая. Нужно было несколько часов ожидать самолета из Скандинавии, летящего в Тель-Авив с промежуточной посадкой в Вене. Все это время я находилась в здании венского аэропорта. Чувствовала я себя неважно, поэтому сразу же села на скамейку, чтобы немножко отдохнуть. Я уж было начала дремать, но вдруг увидела, что сидящий рядом со мной молодой паренек пишет что-то на иврите. У него на коленях лежал небольшой чемоданчик, на котором юноша быстро писал на открытке справа налево. И этот в общем-то самый что ни на есть заурядный факт показался мне сюрреалистическим. Действительно, еще несколько часов тому назад я находилась в стране, где за изучение иврита, считавшееся уголовным преступлением, пострадали немало советских евреев. А тут молодой человек совершенно свободно, ни от кого не таясь, пишет на иврите. И сердце мое дрогнуло, ведь я не видела ни одной строчки, написанной на языке моих предков, почти двадцать пять лет.
Первые два года пребывания в Советском Союзе после депортации из Палестины я жила в семье Мустафы и Сали. Тогда мы общались в основном на иврите, но писать на иврите, насколько я помню, мне в мою бытность в СССР уже не приходилось.
Кстати, Мустафа и Саля все время мне тогда повторяли: «Лея, хоть ты приехала сюда и по своей воле, но русский язык тебе придется учить обязательно. И только из-за тебя нам приходится говорить на иврите». Русским языком я овладела в совершенстве и с тех пор уже никогда на иврите не говорила. С родителями я переписывалась на идише, так как писать на иврите они не умели.
И мне вдруг очень захотелось хоть что-то сказать на иврите; я тогда еще подумала, что язык, который я знала практически в совершенстве, не может улетучиться полностью, даже если я не пользовалась им четверть века.
Но это оказалось далеко не так. Я осторожно придвинулась к юноше и спросила на иврите: «Ты из Израиля?» Он спокойно ответил: «Да». Тогда я продолжила: «Из Тель-Авива?», паренек утвердительно кивнул головой. Я замолчала, лихорадочно пытаясь сказать на иврите, что у меня в Тель-Авиве родители, сестры и брат, и, может быть, он их случайно знает. Но к огромному моему разочарованию, ивритских слов для этой фразы в моей памяти не сохранилось, и я непроизвольно перешла на идиш.
Идиш я помнила хорошо. Во-первых, это был мой родной язык, на котором я говорила с детства. Правда, потом почти десять лет я пользовалась в основном ивритом, разговаривая на идише только с родителями. С Мишей мы тоже довольно часто дома говорили на идише. Поэтому ничего не было удивительного в том, что идиш я знала намного лучше, чем иврит.
К моей радости, молодой человек довольно сносно говорил на идише. Он рассказал, что по профессии артист и сейчас летит в Лондон, куда его пригласили играть в каком-то еврейском театре. Моих родных он не знал, так как вообще недавно живет в Тель-Авиве, а до этого жил где-то на севере Израиля.
И вдруг я почувствовала, что кто-то следит за мной. На протяжении всего разговора с израильтянином на меня постоянно почти открыто поглядывал мужчина, заметно выделявшийся из окружения своим советским одеянием. Так одевались тогда почти все представители спецорганов невысокого роста: светлый китайский плащ и шляпа, натянутая на глаза.
Потом в венском консульстве я узнала, что это был представитель КГБ, сопровождавший двух каких-то мужчин в поездке по Израилю.
Этот сопровождающий открыто следил за мной, и в общем-то это было понятно, так как во времена Сталина, фактически не закончившиеся, несмотря на его смерть, выезжала за границу только определенная, очень малочисленная категория людей.
При этом они выезжали, как правило, по делам служебным. А тут вдруг по личному вопросу едет рядовой советский человек, да еще в Израиль. Правда, тогда еще существовали дипломатические отношения между СССР и Израилем, которые в этом же году были разорваны в связи, как писали советские газеты, с агрессией Англии, Франции и Израиля против свободолюбивого Египта.
Я заметила эту слежку и сильно испугалась, подумав, что мне могут помешать пересесть на скандинавский самолет. Я тут же, буквально на полуслове, оборвала разговор с молодым человеком и отодвинулась от него. Юноша удивленно посмотрел на меня, но, вероятно, все понял. Больше мы не сказали друг другу ни слова.
Слава Богу, все закончилось благополучно. Объявили посадку, и я, пройдя паспортный контроль, поднялась в норвежский самолет, летящий в Тель-Авив. Я тогда впервые летела на самолете, тем более иностранных самолетов я никогда в жизни не видела. Его внутренний интерьер, стюардессы и особенно питание резко контрастировали в лучшую сторону по сравнению с советским самолетом, на котором я прилетела из Москвы.
