Александр Русов - Суд над судом: Повесть о Богдане Кнунянце
— Как же теперь, товарищ Фаро, вы собираетесь критиковать нас? Ведь мы объявили себя представителями армянского рабочего класса и намерены бороться за социализм.
Помнится, я ответила:
— Так трудно предположить, что будет завтра с политиками, которые держат нос по ветру. Боюсь, что когда ветер подует с противоположной стороны, они много бедствий принесут своему народу. Можете ли вы называть себя социалистами, когда еще совсем недавно отрицали существование армянского пролетариата, кричали о единых национальных интересах, о национальной дисциплине, называли нас изменниками нации? А теперь сами сделались представителями армянского пролетариата, социалистами. Да кто вам поверит? Кого хотите обмануть своим хамелеонством?
— Вы ответите за свои слова, — крикнул мне Дьявол. — Я велю вас арестовать.
— Что ж, — сказала я, — вы и на кулачную расправу мастера.
Через день после этого разговора, когда я шла с урока по Веньяминской улице, ко мне подошли двое молодых людей и один из них сказал тихо:
— Ориорт, вы арестованы. Идите с нами.
— С какой стати? Кто вы такие?
Тогда говоривший расстегнул пальто, и я увидела, что он вооружен.
— Вы хотите показать, что мне грозит, если не подчинюсь вам?
Мой вызывающий тон несколько смутил их.
— Да вы не беспокойтесь, ориорт. Велено арестовать вас только на три дня за оскорбление партии дашнак-цутюн.
— Ладно, — сказала я, — пойдем. Только даром вам это не пройдет. Вряд ли кому-нибудь придется по вкусу ваша тактика в отношении политических противников.
Они привели меня в незнакомый дом. Просторная комната была убрана по старинному армянскому обычаю: три тахты покрыты коврами и огромный дорогой ковер на полу. Встретила меня пожилая женщина в армянском костюме. Видно, была предупреждена о моем приходе.
— Вот здесь, ориорт, вы и останетесь.
— Я хочу написать вашим руководителям.
— Пожалуйста, мы передадим.
В записке я написала, что арест политического противника — явление позорное для тех, кто называет себя революционерами, что это далеко не лучший способ полемики, что помимо политической работы у меня имеется другая, что я не могу пропускать уроков и поэтому предлагаю срочно освободить меня.
Оставшись вдвоем со старушкой, мы долго говорили о Шуше, откуда она оказалась родом. Ее сын был студентом и состоял в партии дашнакцутюн. Эту свою большую комнату она сдавала партийным работникам. Тут, видимо, они встречались. Узнав, кто я, из какой семьи, она забеспокоилась, поскольку знала моего отца. Угощала меня разными вкусными вещами, а вечером устроила прекрасную постель.
В этой комнате я провела неполных два дня и ушла, не дождавшись ответа на свою записку, как только старушка сообщила, что охрана за дверью снята. Когда я рассказала товарищам обо всем, что со мной приключилось, они при столкновениях с дашнаками стали в качестве примера приводить этот факт. Шаумян был категорически против — не хотел, чтобы трепали мое имя.
Позже, когда я встретила Дьявола, он отрицал свое участие в аресте, ссылался на дашнакскую, воинственно настроенную молодежь, которая якобы была возмущена моим поведением и расправилась со мною по-молодежному.
После IV Объединительного съезда в апреле 1906 года областным бюро большевиков, входящим в Закавказский областной комитет, группе большевиков, работающих в Тифлисе, было предложено переехать на подпольную работу в Баку, где надо было наладить агитацию среди рабочих армян в связи с усилением влияния на них дашнаков и армянской социал-демократической партии, так называемых „спецификов“.
Вначале, помнится, выехали Ашот Хумарян, Касьян, Даштоян, Габо Садатян, Шант и я, а несколько позже в Баку приехали Сурен Спандарян и Стенай Шаумян с семьей.
К тому времени была почти ликвидирована шендриковщина, постепенно стала разряжаться атмосфера межнациональной вражды, начали возникать профессиональные союзы.
Осенью 1906 года мне удалось получать должность заведующей фундаментальной библиотекой Армянского человеколюбивого общества с окладом сто рублей в месяц, что вполне обеспечивало меня и стариков родителей. На этой работе я продержалась до сентября 1909 года, то есть до самого моего отъезда из Баку в Петербург.
Библиотека помещалась рядом с армянской церковью, у Парапета, в центре города, в многолюдном месте. Это давало возможность иметь под рукой конспиративное помещение для явок и для хранения партийной литературы. С помощью своего переплетчика мы подготовили серию книг, в которых под одной обложкой вместе с вполне благонадежными брошюрами переплетались переводы отдельных статей Ленина, издания „Молота“, „Буревестника“, „Донской речи“ и др.
Моя библиотечная работа давала возможность проникать в среду дашнакски настроенных рабочих, организовывать в фирмах, целиком находящихся под влиянием дашнакцаканов, социал-демократические ячейки. В нефтяные фирмы довольно легко бывало попасть хорошо одетой женщине, тем более библиотекарше. Назовешь фамилию кого-нибудь из начальства и спокойно входишь, а войдя, снимешь шляпу, вуаль, белые перчатки, завернешь все это в бумагу и идешь себе в казармы, куда к вечеру начинают собираться свободные от вахты рабочие».
Далее бабушка пишет о том, как приносила рабочим книги, спрашивала, не надо ли кому написать письмо домой, поскольку большая часть промысловых рабочих была неграмотна. Как завязывался разговор о том, о сем и как исподволь, постепенно подводила бабушка своих подопечных к усвоению социал-демократических идей.
Одно из немногих лирических описаний в бабушкиной «Автобиографии» связано с ночным катанием на лодке после очередного заседания Бакинского комитета — видимо, летом 1907 года. «В жаркие, душные ночи, — пишет бабушка, — когда не хотелось возвращаться домой, мы отправлялись кататься по морю на лодках или шли на Баиловский мыс встречать восход». В ту запомнившуюся бабушке ночь они взяли большую лодку, на которой поместился чуть ли не весь БК: Шаумян, Джапаридзе, Коба, Ваня Фиолетов, Саратовец, Сурен Спандарян, Жгенти, Ашот Хумарян, Надежда Колесникова, Слава Каспаров, Клавдия Завьялова, а также бабушка со своим первым мужем Карлом и братом Людвигом. «Ночь была тихая, лунная, — вспоминает бабушка, — море необычайно спокойное. Мы отплыли далеко от берега, перестали грести и долго молчали, полулежа любуясь красотой моря и наслаждаясь тишиной.
Первым после долгой паузы заговорил Ванечка Фиолетов. Любивший пофилософствовать, он мечтал когда-нибудь серьезно заняться философией. Мы все по очереди помогали ему пройти курс среднего учебного заведения.
