Юрий Клименченко - Корабль идет дальше
— Были во Владивостоке. Я вижу это по штампам прихода и отхода. Так-с. Сколько там портальных кранов? Вы не могли бы назвать цифру?
— Кранов очень много. Не считал.
— Ну а все-таки?
— Не могу сказать. Никогда не интересовался. Немец быстро взглянул на меня, что-то шепнул соседу.
— Ну, а в Петропавловске-на-Камчатке вы тоже были?
— Был.
Скрывать не имело смысла: штамп Петропавловска стоял в мореходке.
— Большая бухта?
Зачем он задает такие вопросы? Достаточно взглянуть на карту для того, чтобы увидеть, что представляет собой Авачинская губа.
— Большая.
— Сколько судов она может вместить?
— Все флоты мира.
Допрашивающий недовольно откинул мою мореходку в сторону.
— Не хотите отвечать… Ну что ж. Следующий. Вейфель, присутствующий тут же, в сердцах подтолкнул меня к выходу.
Опрос прошел без всякого успеха. Моряки ничего не сообщили, ссылаясь на то, что такие вопросы их никогда не интересовали. О том, чтобы ответы были правильными, позаботилась наша партийная тройка, предупредив после опроса первых двух, как примерно следует отвечать.
Устинов рассказал мне, что его спрашивали об Архангельске. Он заявил комиссии, что в Архангельске был очень давно и может рассказать им о своих впечатлениях двадцатилетней давности, когда в центре города стоял еще древний собор. Между прочим, в городе много старинных церквей… Его прогнали. Но и сказать ничего не могли. «Хасан» в Архангельск не ходил, и поэтому штампа в мореходке не было. На что рассчитывали немцы? Вероятно, на то, что среди моряков найдутся предатели или трусы. И на этот раз гитлеровцы просчитались.
Офицеры
Опять в нашем лагере происходит что-то странное. Привезли полную телегу кирпича, закрашивают оконные стекла синей краской. Унтера суетятся. Коллер вышел на двор, покрикивает на Шулепникова и Шалякина. Они переносят кирпич в правую, пока пустовавшую половину тюрьмы. Несколько интернированных под командой Гетца таскают туда же одеяла и матрасы.
— Что будешь делать, Виктор? — спрашиваю я Шулепникова.
— Да вот приказали в правом коридоре возвести капитальную стенку. Изолируют правую половину от нашей. Для чего, не знаю. Очевидно, собираются поселить кого-то, с кем нам общаться будет нельзя. Так я думаю.
Наверное, его догадка правильна. Ждут новых узников. Но кого?
Через несколько дней сразу после утреннего «аппеля» нас загоняют в камеры, ставят двух автоматчиков во дворе против закрашенных окон и предупреждают:
— К окнам не подходить! Если кто будет замечен — откроем огонь.
Но как ни опасно, все же у окон ставим своих наблюдателей. Незаметно соскабливаем краску. В маленькое светлое пятнышко хорошо виден весь двор. И вот на плац вводят людей. Судя по форме, это советские офицеры. Около двухсот человек. Вид у них изможденный. Одежда рваная, грязная. Не вызывает никакого сомнения, что эти люди много перенесли.
Теперь режим в лагере резко изменился. На плац выпускают по очереди. Моряков, потом офицеров. Накрепко закрываются двери. Внизу ходят автоматчики, поглядывая на окна. Малейшее движение рамы — и пуля отбивает кусок штукатурки, Но мы осторожны.
Несколько раз Маннергейм на проверках напоминал:
— За общение с военнопленными будем строго наказывать. Вплоть до расстрела.
Но запугивания мало помогают. Несколько моряков проходят под окнами правой половины тюрьмы с песней «Эй, вратарь, готовься к бою»: хотят показать, что в лагере сидят русские. Унтера разгадали этот план и пинками начали загонять интернированных в камеры. На следующем «аппеле» заявили, что подобных демонстраций больше не потерпят. Но офицеры слышали песню и поняли, что она должна значить.
Наш повар Федя Петухов видел из окна кухни, как один из военнопленных во время прогулки что-то положил под дерево и сделал ему знак рукой. Федя рассказал об этом Свирину. Как только на двор выпустили моряков, Виктор сел под дерево и нашел там кисет, а в нем записку. В ней было написано: «Если есть, дайте немного табаку. Кисет положите на прежнее место». Так началась тайная связь с военнопленными. Скоро мы узнали, что среди них есть несколько генералов и полковников.
В одной из последующих записок они сообщали: «Много больных, истощенных, голодаем…» И снова собирается тройка. На следующий день во все камеры передается призыв: «Товарищи! Надо помочь офицерам. Кто чем может. Их положение еще хуже нашего. Они не имеют никакой связи с внешним миром. Мы должны помочь…»
И вот начинается поистине благородное дело. Моряки продают свои вещи в городе, мастерская Хельма почти что работает на военнопленных, некоторые меняют на хлеб у солдат свои часы, отдают пайковую картошку, хотя сами голодают. Но мало собрать продукты, надо их незаметно передать офицерам. А это при непрекращающейся слежке далеко не просто. Но когда очень хочешь, то можешь. Находят выход и из этого положения.
В дворовой нише помещалась большая деревянная уборная. Вот ее-то и избрали наши связные, как наиболее удобное место для передачи продуктов. Специальный мешок с кусочками хлеба и картошкой подвешивался на крючке с внутренней стороны «очка», оттуда его брали офицеры во время своих прогулок. Для того чтобы они знали, что мешок подвешен, связные давали сигнал: вывешивали во дворе тельняшку, штаны или рубаху — вроде бы для просушки.
Немцы начинают догадываться, что связь между двумя половинами лагеря существует. Много часов провел хитрый Вейфель на стене с полевым биноклем: наблюдал за тем, что делается на плацу во время прогулок моряков, а потом офицеров. Ничего не высмотрел. Тогда, верные себе, гитлеровцы применяют испытанный метод — провокацию. Через своих, информаторов они распускают на половине моряков слух: «Большую часть собранных продуктов съедают сами сборщики. Офицерам попадают крохи…»
И хотя люди были голодны и все связанное с продуктами воспринималось болезненно, никто не поверил этой гнусности, никто не усомнился в том, что все организовано правильно. Этот случай еще раз показал сплоченность моряков.
Лагерь выходил из-под контроля комендатуры. Немцы всполошились. Надо было принимать меры. И Маннергейм обратился к нам с речью:
— Мы прекрасно осведомлены о том, что вы помогаете больным на той стороне лагеря. Это понятно и похвально. Но мы не можем допустить, чтобы помощь шла помимо нас, бесконтрольно. Я предлагаю легальный и поэтому более верный путь. Вы будете отдавать свои пожертвования унтерам, а они передавать их военнопленным. В противном случае мы найдем методы для прекращения этой связи.
