Геннадий Прашкевич - Брэдбери
«Уиллис подошел и заглянул в тесную складскую каморку.
Там в вечной полутьме сидел старик.
— Сэр… — произнес Уиллис.
— Шоу… Мистер Джордж Бернард Шоу…
Глаза старика широко распахнулись, словно его только что осенила какая-то важная мысль. Обхватив свои костлявые коленки, он издал резкий хохочущий вскрик:
— Ей-богу, я принимаю ее целиком и полностью!
— Кого — ее? Кого вы принимаете, мистер Шоу?
Старик бросил на Чарлза Уиллиса искрометный взгляд своих голубых глаз.
— Вселенную! Вот кого! Она существует, поэтому не лучше ли мне принять ее, правда?» («Дж. Б. Ш. — Евангелие от Марка, глава V», «G. В. S. — Mark V»).
«Мистер и миссис Уэллс, возвращаясь поздно вечером из кино, зашли в маленький неприметный магазинчик, совмещавший в себе закусочную и гастроном. Они сели за отдельный отгороженный столик, и миссис Уэллс заказала “Пумперникель с запеченной ветчиной”.
Мистер Уэллс бросил взгляд на прилавок: там лежала буханка ржаного хлеба.
— Да, — пробормотал он. — Пумперникель… Озеро Дрюса…
Вечер, поздний час, пустой ресторан…
Все что угодно могло внезапно настроить его на волну воспоминаний…
Запах осенних листьев или полуночный порыв ветра мог взволновать его, и ливень воспоминаний сразу обрушивал все вокруг. И так вот в этот странный час после кино, в этом безлюдном месте он неожиданно увидел буханку пумперникеля и, как и в тысячи других ночей, сразу оказался заброшенным в прошлое.
— Озеро Дрюса… — повторил он.
— Что? — подняла на него глаза жена.
— Я чуть не забыл об этом, — пояснил мистер Уэллс. — В тысяча девятьсот десятом, когда мне было двадцать, я прибил буханку пумперникеля над зеркальным трюмо. А на твердой хрустящей корке парни из Дрюса вырезали свои имена: Том, Ник, Билл, Алекс, Пол, Джек. Это был лучший пикник на свете!» («Пумперникель», «The Pumpernicel»).
23
«Трудно назвать Брэдбери первым среди англосаксонских фантастов, — писал в свое время Станислав Лем. — Произведения его чрезвычайно неровны, причем еще в большей степени концептуально, нежели эстетически. Это писатель вымысла, а не мысли, воображения картинного, а не понятийного, скорее эмоционального порыва, а не логического размышления.
В этом, естественно, нет ничего дурного.
Где еще, как не в фантастике должно провидение окупаться?
Критик-рационалист, столь же редкий в НФ, как роза в пустыне, не очень-то любит Брэдбери; скажем, Ф. Роттенштайнер, я имею в виду именно его, назвал Рея Брэдбери “поверхностно элегической плакальщицей”.
И верно, Рея Брэдбери отнюдь нельзя назвать титаном прогностической мысли, однако произведения его даже в своих слабостях обладают каким-то особым формирующим содержанием, монолитностью, доказывающими, что они не сошли с массового конвейера научной фантастики. Стиль Брэдбери угадывается с первой фразы. Там, где властвует абсолютная деперсонализация изложения, индивидуальность должна быть в цене, даже если ее достоинства сомнительны».148
24
«Стиль Брэдбери угадывается с первой фразы».
Это действительно так. Можно не любить Брэдбери, но он всегда узнаваем.
Добившись известности, Рей Брэдбери без всякого стеснения переиздавал свои старые рассказы, и мало кто решался упрекнуть его в дешевке или в «деперсонализации».
Разве что Станислав Лем.
Теперь Брэдбери встречался с самыми умными и известными людьми страны и разными уважаемыми иностранными гостями, и ему в голову не приходило, как раньше, бояться разговоров с ними.
В Рее многое изменилось.
Кроме давней страсти к хеллоуину.
«Каждый год с приближением этого чудесного праздника тетя Нева загружала нас с братом в свой дряхлый “фордик” и везла в Октябрьскую Страну собирать кукурузные стебли и оставшиеся в поле тыквы. Затем мы относили добычу в бабушкин дом, заваливали тыквами каждый свободный угол, складывали на веранде и расстилали кукурузные листья от гостиной до внутренней лестницы и вверх, чтобы можно было не шагать по ступенькам, а соскальзывать по ним. Тетя превращала меня в колдуна с большим восковым носом и прятала на чердаке, сажала брата в засаду под ведущей на чердак лестницей и предлагала всем своим гостям прокрадываться в дом в кромешной тьме…»
Всей толпой — Рей Брэдбери, его неуемные дочери, а с ними веселая тетя Нева и ее друзья — отправлялись на обход соседей, требуя с каждого вкусных угощений, и только под самое утро укладывались спать.
Мэгги от подобных дурачеств уклонялась.
А вот Брэдбери даже одного из котов назвал Хелли — в честь любимого праздника.
«Я весь год жду, никак не дождусь этого дня».
К хеллоуину 1972 года вышла новая книга Брэдбери — повесть «Канун Всех Святых» («The Halloween Tree»).
В России эту книгу издают иногда под названием «Дерево Дня Всех Святых» — имея в виду рождественскую елку, украшенную волшебными фонариками.
Задумано это «Дерево…» было еще восемь лет назад, где-то в 1966 году — после одной праздничной телевизионной передачи, посвященной хеллоуину и ужасно не понравившейся Рею.
Он тут же позвонил на студию «Warner Brothers» своему другу аниматору Чаку Джонсу (Chuck Jones) и обменялся с ним впечатлениями.
«Отцу золотого века мультипликации», так тогда называли Чака Джонса, передача тоже сильно не понравилась.
«Мы сделаем лучше!» — заявил он.
И Рей Брэдбери по просьбе Чака сел рисовать — вместе с дочерями.
Довольно быстро они создали некую большую картину — на куске клееной фанеры.
И назвали картину — «Канун Всех Святых». Откровенная, бесстыдная, нагло бросающаяся в глаза примитивность картины только подчеркивала ее скрытое волшебство — по крайней мере так считал сам Рей.
Жженая охра, золото, оранжевые оттенки…
Уютный деревянный домик, дым над кирпичной трубой…
Огромное дерево, охваченное желтизной осени, волшебные фонарики…
«Это то, что нужно! Это станет центром нашего фильма», — восхитился Чак.
Они с Брэдбери с воодушевлением обсуждали каждый кадр будущего фильма, но, к сожалению, по финансовым причинам студия так и не начала эту работу. Пристроить сценарий Брэдбери тоже никуда не удалось, и тогда, переговорив с издателем, он решил сделать из сценария повесть.
А проиллюстрировал будущую книгу старый друг Джозеф Маньяни.
Посвящение гласило: «С любовью — мадам Манья Гарро-Домбаль, которую я встретил впервые 27 лет назад на кладбище в полночь на острове Жаницио, что на озере Рацкуаро, в Мексике, и которую я вспоминаю каждый год в День Мертвых».
25
Канун Всех Святых.
