Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 4
Почему он погиб, а никто из сопровождающих его лиц не пострадал? Почему позднее оба эти работника НКВД, сопровождавшие начальника охраны Кирова, сами оказались расстрелянными? Значит, кому-то надо было сделать так, чтобы они были уничтожены, чтобы замести всякие следы».
Я отхлебнул глоток чая и продолжал:
— Разве это не то же, что происходит в США? Но слушайте дальше: «Наш долг тщательно и всесторонне разобраться в такого рода делах, связанных со злоупотреблением властью. Пройдёт время, мы умрём, все мы смертны, но, пока работаем, мы можем и должны многое выяснить и сказать правду партии и народу. Мы обязаны сделать все для того, чтобы сейчас установить правду, так как чем больше времени пройдет после этих событий, тем труднее будет восстановить истину. Теперь уже, как говорится, мертвых не вернешь к жизни. Но нужно, чтобы в истории партии об этом было правдиво рассказано. Это надо сделать для того, чтобы подобные явления впредь никогда не повторялись».
И что же? Гласного следствия не было, дело замяли. Значит «подобные явления» могут повториться! И к этому опять прокладывается дорожка! Сначала о товарищах, погибших от руки обожаемого Генсека, писали с обязательной крокодиловой слезой, потом слеза высохла, но сохранилось упоминание о том, что данный товарищ «погиб в эпоху нарушений законности при культе личности», затем и это смазали, трусливый некролог заканчивался указанием только даты, и, наконец, исчезла и она — был товарищ и сделал много добрых дел. И точка. Жил на людях, а умер в безвоздушном пространстве, испарился, как капля воды. Недалёк день, когда запретят всякое упоминание о культе и жертвах — ничего не было. Всё хорошо, ура-ура!
Вот что значит сила сталинского аппарата!
Я часто вспоминаю одно лагерное стихотворение, написанное и посвящённое Сталину в 1940 году:
Кто он? Гений? Больной? Или ушлая тварь?
Для рентгена души не открыт ещё луч…
Может, он нашей русской судьбы инвентарь
И в грядущую радость заржавленный ключ!
И дальше поэт писал, что советский человек «сам воплотит на земле свои лучшие сны». Может быть. Я на это надеюсь. Но лагерный поэт не думал о наследниках, он представлял себе, что со смертью Джугашвили произойдёт чудесный поворот, и какие-то фантастические новые советские люди построят царство божье на земле. Чепуха! Все мы, начиная с Хрущёва и кончая этим лагерным поэтом, пропитаны ядом неосталинизма, в разной мере, но пропитаны, все мы в разной мере наследники Сталина, только Хрущёв получил лохань яда и жирную кормушку в придачу, а мы — только по чайной ложечке яда. Мы сами посадили себе на шею Сталина, мы покорно несём на шее Хрущёва… Так нам и надо — это созданная нами наша историческая судьба: ржавый ключ обломился в замке, и грядущей радости нам и нашим детям пока не видать!
Снова молчали. Пили чай. Курили.
— Такова сталинщина, — заметил Степан. — Время провокаций и террора, организованного для удержания власти: по аналогии с голосованием на XVIII съезде Сталин полагал, очевидно, что за него стоит половина населения, а другая половина — за Кирова или другого конкурента. Отсюда массовость истребления: голосовавших против него на съезде Сталин потом расстрелял поголовно, а возможных противников среди народа ему пришлось выискивать. Лакоба погиб закономерно: попал в машину, которую помог выстроить.
— Говорят, что маршала Блюхера Берия застрелил у себя в кабинете во время допроса, когда Блюхер бросил в него чернильницу, — проговорил Борис. — Стрелять в допрашиваемых у тогдашних руководителей считалось шиком. Что ты добавишь, Дима?
— В Москву вернулась Шура Слуцкая, вдова бывшего начальника ИНО, — сказал я. — Вернулись из заключения и многие чекисты. Выяснилось, что Слуцкого задушили подушками в его служебном кабинете: это был ловкий прием, поскольку Абрам был тучным человеком и страдал астмой. А начальник моего сектора Феликс Гурский якобы сам выбросился из окна десятого этажа. В лагере мне рассказывали, что героя Гражданской войны комдива Звездича на допросе забили насмерть сапогами. Нет, однообразия в технике убийства тогда не было.
Слово взял Степан.
— Известный в те годы Сёмушкин жил с женой на одной лестничной площадке с Орджоникидзе. К Серго явились три человека в штатском, их случайно впустил Сёмушкин. Через десять минут трое вышли от Серго и позвали Сёмушкина: «Посмотрите и засвидетельствуйте: товарищ Нарком покончил собой!»
И действительно, Серго лежал на диване мёртвый, около его правой руки был пистолет. Сёмушкина расстреляли, жену сослали… Теперь она вернулась.
Степан стукнул ладонью о стол.
— Однако же хватит новых примеров, товарищи. То, о чём мы сейчас говорили, называется сталинщиной, то есть способом Сталина бороться за власть. Этот период кончился с его смертью. Кстати, что нового ты слышал о ней, Дима?
— Я слышал рассказ одного из членов комиссии, поднимавших тело Джугашвили на даче после мозгового удара. Он рассказал следующее: Сталин построил себе под Москвой двухэтажную длинную саклю, в которой комнаты переходили одна в другую, и хозяин с одного места мог видеть всё, поскольку двери приходились одна против другой. На втором этаже находились комнаты на случай приезда Светланы с детьми и Василия. Там стоял рояль, и Жданов, единственный посторонний человек, допускавшийся туда, не раз играл там для развлечения семьи.
Сотрудники, приезжавшие из Москвы с докладами, входили только в домик около въездной вахты — туда приходил к ним сам Сталин, там же находилось и караульное помещение. Всё место вокруг сакли до высокого забора занимали розы — сентиментальный палач очень их любил и выписывал из разных стран всевозможные сорта.
Окна комнат нижнего этажа с наступлением темноты прикрывались толстыми ставнями, болты которых пропускались внутрь дома и брались хозяином на вкладыш: ночью трусливый повелитель был наглухо запёрт от людей.
Стены всех комнат были голые, чистые, комнаты пустые, за исключением стола, стульев и дивана, и все они были похожи одна на другую. Только в одной комнате висела на стене китайская картина — дар единомышленника и почитателя, Мао Дзэдуна, да платяной шкаф. В шкафу висело старое платье и бельё, которое страдающий манией преследования палач получал от сына: бельё было заношено до дыр, особенно кальсоны в шагу, где моча уже не выстирывалась. Вась-кины валенки папа носил тоже до дыр. Стирал он одежду сам, потому что опасался пропитывания ядом при ее стирке.
Накануне мозгового удара к отцу пришёл сын, и между ними произошла крупная ссора — часовые, день и ночь ходившие вокруг страшной сакли, слышали крики и ругательства грозного диктатора. Потом его видели через окно сидящим на стуле около стола, позднее он лёг на стол и так лежал с вытянутой к звонку рукой. Люди видели и ходили не останавливаясь, потому что дрожали от страха, а команды остановиться и оказать помощь заболевшему никто не дал.
