Михаил Демин - Таежный бродяга
Кашалот—самец создан для любви и для драки! Вся его жизнь проходит в непрерывной яростной борьбе — за самок, за еду… Ему ничего не дается даром. Еще бы! Чудовищные моллюски, которыми он лакомится, — существа агрессивные и грозные. Так что за каждый вкусный обед он расплачивается кровью. И с гаремом у него тоже хватает хлопот. В молодости спермуэл всеми способами пытается овладеть стадом самок, а потом — из последних сил — старается удержать его, отбиться от соперников.
А соперников множество! Тут и подрастающая молодежь (иногда и собственные сыновья), и пожилые, матерые одиночки, когда-то, где-то упустившие свое счастье, но еще не утратившие азарта и надежд.
Дерутся самцы беспощадно. Они прежде всего стараются схватить друг друга за нижнюю челюсть. Это ж ведь — основное их оружие! И нередко наносят друг другу тяжкие непоправимые увечья.
Побежденный, естественно, изгоняется — и вот тогда-то, став неприкаянным бобылем, он и заплывает в северные моря. Заботиться ему теперь не о ком, а на себя — плевать!
Но бывает так, что и победитель не удерживается в гареме надолго; измученный, ослабевший от ран, он быстро затем уступает место какому-нибудь новому, молодому, дождавшемуся своего часа, конкуренту.
И вот так, собственно, и случилось с теми двумя спермуэлами, за которыми гналась теперь наша шхуна.
Моряки хорошо их знали, и впервые встретились с ними два года назад, — около острова Хоккайдо. Тогда как раз состоялась первая их "дуэль"…
Она была первой — но далеко не последней! Проигравший потом возвратился еще раз — попробовал было осилить врага, отогнать от самок… Но не сумел. И ушел к высоким широтам, унося на шкуре бесчисленные шрамы.
А спустя некоторое время — в Охотском море его нагнал второй дуэлянт. Он тоже оказался в неудачниках, стал холостяком, превратился в бродягу.
Мозг у спермуэла мизерный. Но памятью Господь их не обидел! И им присуще чувство ненависти и мести. И когда эти двое встретились — тотчас вспыхнула старая их вражда. Борьба разгорелась с новой силой… И тут их настигла китобойная шхуна.
И все же они успели скрыться в тот раз, спастись; их заслонил от гарпуна внезапно налетевший шквал.
Прошло еще полгода. И вот, совсем недавно, китобоец снова наткнулся на этих двух бродяг. И начал погоню. И, в результате, зашел за полярный круг.
По словам моряков, опознать «дуэлянтов» не составляло труда. У одного была повреждена нижняя челюсть; у другого же справа, над самым глазом, — образовался большой нарост дикого мяса. Он почти окривел и видел теперь плохо. И вероятно поэтому ни он, ни его противник не стремились на Юг, в океан. Глубоководные кальмары были им уже не по зубам…
И узнав обо всем этом, я как-то сразу невольно вспомнил о Попове и Долганове — о тех жутких оборотнях, которые повстречались мне на Яне. Было что-то до странности общее, сходное, в судьбах всех четверых…
И я дал кашалотам якутские имена; одного — окривевшего — назвал Долгановым, а второго — Поповым.
КРОВАВОЕ МОРЕ
Я нес ночную вахту — и озяб, и замаялся. У вахтенного матроса служба хлопотливая; надо успевать следить за лагом и прислушиваться к окрикам с мостика, и быстро выполнять все поручения дежурного начальства. И набегавшись, я встал у борта и прислонился к нему, отдыхая… В этот момент плеснула высокая темная волна. Обдала меня ледяными брызгами и растеклась, шипя, по палубе. Я обтер лицо ладонью. Взглянул мельком на руку — и вздрогнул.
Рука была вся в крови.
— Странно, — мелькнула мысль, — наверное, я поранился — а боли совсем не чувствую… Откуда эта кровь?
Я посмотрел за борт. И тут же понял — откуда! Море вокруг корабля было окрашено кровью.
Ночь уже кончалась. Наступал рассвет… Хотя, конечно, за Полярным Кругом ночь — понятие относительное! Летнее солнце там вообще почти не заходит; оно лишь опускается к горизонту. И бесформенное, сплющенное, движется по краю мира, отбрасывая тусклые, неживые лучи.
Сейчас оно медленно восходило из-за дальней черты. Цвет его был странно багров. И таким же багровым выглядело море. Тяжелые волны маслянисто лоснились и отсвечивали кроваво… И казалось, что это истекает кровью — само солнце!
И тотчас же раздался крик «марсового» — сидящего в бочке наблюдателя:
— Вижу на Северо-Востоке фонтаны!
— Сколько? — зычно напрягаясь, спросил капитан.
— Два.
— Какие?
— Косые, — ответил марсовой. — Точно говорю: спермуэлы!
Спермуэла — самого крупного кита из семейства «зубастых» — можно легко распознать по многим признакам. По форме (он напоминает гигантское, тупо обрубленное с комля, корявое бревно), а также и по манере пускать фонтаны. В отличие от всех других китов, он выбрасывает воду не прямо вверх, а вбок, — под углом в сорок градусов.
Итак, мы нашли, наконец, Попова и Долганова! И двинулись к ним — на Северо-Восток.
— Ишь, сколько кровищи! — проговорил, подойдя к борту, Авдеич. — Драка, видать, была сурьезная… Ну, теперь мы их возьмем! Только бы погодка не подвела. — Он нахмурился. — Только бы погодка…
— Так вроде бы чисто, — возразил я.
— А ты вот туда глянь! — боцман показал на запад. Я обернулся: сзади, настигая нас, росла взъерошенная, черная туча.
"Если солнце красно с вечера, — продекламировал боцман, — моряку бояться нечего. Если красно поутру — моряку не по нутру"! Это старая прибаутка, деды наши знали, — что к чему.
Туча ширилась, разбухала. В косматых ее недрах слышалось глухое ворчание, и изредка вспыхивал ветвящийся, синий огонь.
Близилась гроза! И надо было опередить ее — и вовремя достичь места схватки… Шхуна шла теперь полным ходом. На палубу высыпала вся команда. Боцман бормотал, раздувая усы:
— Вот они, голубчики! Ага, ага! Дрались под водой, на глубине, а теперь оба лежат, отдыхают.
Дуэлянты лежали совсем рядом — словно бы это были не враги, а друзья или родственники. Волны раскачивали их, перехлестывали через их тела. Но они не двигались…
Они походили на спящих — или на умерших? Но нет, нет, спустя минуту один из них (чуть поменьше размерами) зашевелился. И описал вокруг другого медленный полукруг.
Я подумал, что сейчас опять начнется бойня — и они, увлекшись, не заметят новой надвигающейся на них беды… И крикнул беззвучно: "Спасайтесь! Бегите отсюда!"
И будто услышав меня, поняв, меньшой развернулся вдруг, и вспенив воду лопастями хвоста — пошел стремительно прочь…
Оставшийся по-прежнему был недвижим. Шхуна подобралась к нему на дистанцию выстрела — и я смог хорошо разглядеть его.
