Михаил Демин - Таежный бродяга
— А ты со спины — прямо — вылитый он, — добавил Авдеич. И опять ввернул пару крепких слов.
Мы шлялись по берегу, смотрим: кто-то на мысу торчит… Такой же бушлат, сапоги. И такая же манера сутулиться. Ну, точная копия! Вот я и хряпнул слегка — по загривку.
— У нашего боцмана рука — как механический пресс, монеты мнет, стальные тросы сгибает, улыбнулся парень в плаще. Как выяснилось впоследствии, это был судовой радист, носящий традиционное прозвище «Маркони», — Ему бы не в море трудиться, а в Олимпийских играх участвовать.
Боцман слушал и кряхтел смущенно. Потом он достал трубку — закурил. И вдруг сказал, придвигаясь ко мне:
— Ладно. Чтоб не было обид — давай-ка и ты теперь хряпни!
— То есть как? — удивился я.
— Очень просто! Обменяемся ударами — вроде, как руки друг другу пожмем… И дело с концом! начал, теперь твоя очередь. Ну?!
Он засопел, приблизил ко мне лицо.
— Давай, бей!
Драться мне, в общем, не хотелось; злость уже прошла. Да и ребята эти мне понравились, пришлись по душе. Но понимая торжественность момента, я согласился. И, примерясь, ударил — по всем правилам бокса — в левую его челюсть.
Авдеич шатнулся. Но устоял. И одобрительно проворчал, поглаживая ладонью щеку:
— Ничего, подходяще… Бьешь, правда, слабовато, но — четко, правильно. Красиво бьешь. Молодец!
Тогда Маркони сказал:
— Вот и познакомились.
И потом, положив нам обоим на плечи руки:
— Что ж, сейчас, я думаю, самое время выпить. — Он покосился на Авдеича. — Пойдем, что ли?
— Конечно, — кивнул Авдеич. — Само собой. Только вот задача: где достать? Мы же — пустые… А тот ублюдок будет теперь от нас прятаться все время, сколько мы тут простоим.
— Не беда, братцы, — отозвался я. — Идемте, я вас приглашаю! У меня кое-что есть… На выпивку хватит… А кстати, вы с какого же судна?
И боцман ответил, вынув изо рта трубку:
— С китобойца "Скиталец".
— Так это же — мое имя! — воскликнул я, смеясь.
* * *Так началась новая моя морская служба.
С помощью Авдеича я устроился на шхуну матросом, причем — быстро, легко. Дело в том, что на борту заболел человек, и появилось свободное место… Происшествие это как раз и послужило причиной остановки корабля; заболевшего (у него был приступ аппендицита) потребовалось срочно переправить на берег, в больницу. Внезапной этой передышкой воспользовался также и старший механик, обнаруживший какие-то помехи в машине. В общем, «Скиталец» простоял на рейде двое суток, и команда провела — как шутил Маркони — "законный уикенд". И стала готовиться к отплытию только следующей ночью… Я спросил у боцмана, почему именно ночью — и он ответил, постучав ногтем о стекло карманных своих часов: "Ждем, когда кончится понедельник… А иначе не будет фарта — этот день опасный. Вот, как только стрелка перебежит за двенадцать — так и пойдем. На всех парах!"
В полночь по палубе прошла мелкая дрожь — ожила и заработала машина. Минуту спустя загремела якорная цепь. Раздались три долгих гудка; это «Скиталец» прощался с берегом и с оставшимся там матросом… И сейчас же за бортом сместились и поплыли Уэлленские огни.
Мы миновали толпящиеся на рейде суда; «Юкона» там уже не было. И я мимолетно подумал: вот и еще один шанс потерян… Выпущен из рук… Кто знает, может, Стась был прав — и мне действительно придется когда-нибудь пожалеть об этом?!
Вблизи Уэллена, как вы уже знаете, проходит несколько границ. И есть там, помимо перечисленных, еще одна — идущая не вдоль пролива, а поперек его. Невидимая, но вполне реальная, ощутимая эта черта, именуется "полярным кругом"… Так что Уэллен и впрямь — Великий Перекресток! Да так его, впрочем, и величают многие шкипера.
За чертой этой пролив кончается — и открывается угрюмое Чукотское море.
И войдя в него, вырвавшись на простор, «Скиталец» тотчас зарылся в пенные гребни. Несмотря на летнюю пору, море пахло холодом и бедой. Над ним клубилось низкое облачное небо. И дул обжигающий ветер — выл и свистел, запутавшись в корабельных снастях. И снасти звенели тягуче…
Кто-то из матросов, стоявших со мной, сказал, подняв голову:
— Снасти поют — значит, ветер не меньше шести баллов.
— Н-да, погодка, — проговорил другой. — По такой волне не очень-то разгонишься!.. Ни черта мы тут, братцы, не найдем.
— А кого мы сейчас ищем? — спросил я, — китов? Кашалотов?
— Двух спермуэлов.
— Это еще кто? — не понял я.
— Норвежцы так кашалотов называют, — пояснил пожилой краснолицый моряк. — Из них «спермацет» добывают — знаешь? Ну, вот. Мы за двумя этими бродягами и гонимся, от самого Анадыря. Думали, что они к "Святому Лаврентию" направятся, а они — вон куда сунулись сдуру! Совсем не в свои места.
— Почему ж — не в свои?
— Да ты, парень, какой-то дикий, — удивился краснолицый, — ты откуда к нам попал? На чем раньше плавал?
— На тральщиках.
— Селедку, значит, ловил! — Он усмехнулся пренебрежительно. — Оно и видно.
* * *Я узнал немало любопытного об этих водяных гигантах. В отличие от усатых китов, питающихся планктонной «похлебкой», кашалоты (зубастые киты) едят кальмаров, осьминогов, разную донную рыбу. Они достают добычу с огромных глубин и являются лучшими в мире ныряльщиками. И вот именно в связи с этим они избегают, не любят арктические моря. Слишком уж мелки и бедны для них здешние воды! Рыбы тут, конечно, великое множество, но кальмар (главное лакомство!) обитает гораздо южнее — вблизи Японии, и дальше, по всему Великому океану. И стада кашалотов пасутся, как правило, в тех пределах, не выше северных сороковых широт.
Одиночки, правда, заплывают и выше, встречаются всюду — но речь о них впереди! Сейчас мы говорим о коллективных, так сказать, стадных обычаях.
Для любовных игр и сражений спермуэлы собираются около Фиджи и Самоа, возле Бермудских и Азорских островов, а также у восточных берегов Японии, там, где проходит теплое течение Куросио. В тех местах разыгрываются порою жестокие, долгие битвы. Ведь кашалоты — полигамны! Как у моржей и у котиков, самцы у них владеют гаремами. На каждого повелителя приходится по пять-восемь самок. Однако обладать этим богатством — не просто… За счастье приходится бороться.
Может быть, потому, что спермуэл — многоженец, у него такое большое сердце? (Длина семь метров, а вес — около ста килограммов.) И голова у кашалота также не малая; она составляет треть туловища. Нижняя хватательная челюсть усажена пятьюдесятью страшными зубами, остротой и прочностью не уступающими акульим. Зато мозг мизерный: средний вес его всего пять килограммов… Ну, а половой орган весит около восьми — почти вдвое больше! И соотношение всех этих деталей яснее всего, по-моему, раскрывает главную его сущность.
