Начнем с Высоцкого, или Путешествие в СССР… - Молчанов Андрей Алексеевич

Дверь в новую жизнь

Волшебная дверь, внезапно возникшая в глухих стенах нашего бытия в конце восьмидесятых, сулила всем, кто решился шагнуть за нее, манящие просторы недоступного доселе зарубежья, свободу творчества, бизнеса и радужные перспективы всеобщего благоденствия. Вся эта романтическая замануха, естественно, обернулась весьма неприглядной изнанкой разрухи, бандитизма и безверия, однако я за эту дверь шагнул без сомнений и страхов, о чем в дальнейшем нисколечко не пожалел.

Наши предпринимательские инициативы с Хантером ежедневно набирали обороты — с воодушевлявшими нас удачами и с досадными провалами, к которым мы относились философски, как игроки, уверенные в выигрыше, перекрывающем потери. Увы, многие из наших трудов оказались затратными и бессмысленными, однако в совершенных ошибках нам стоило винить самих себя. Не вчитывались мы в классиков марксизма, характеризовавших период первоначального накопления капитала, как торжество откровенно хищнических, спекулятивных устремлений алчных деляг, созидательной и долгосрочной ролью в своих проектах не утруждающихся.

Свежевылупившиеся красноярские бизнесмены, решившие купить американские лесопильные агрегаты, деньги переводить не спешили, настаивая на ознакомлении с предложенной им техникой на месте, то есть в Америке. Конечно, мы понимали их бесхитростные мысли об увлекательной поездке в богатую и развитую страну с бесплатными гидами и переводчиками, поневоле должными печься об их устройстве и перемещениях в неведомых империалистических далях, но, с другой стороны, почему бы и нет? Ведь всю нашу затратную часть на их пребывание в США составляло лишь уделенное им время.

Хорошо, поехали!

Завод по производству оборудования находился в глуши штата Пенсильвания и, приехав в эту глушь, красноярцы буквально обалдели от переплетений широких ухоженных дорог, торговых центров и ресторанов, ничуть не уступающих по своим масштабам и респектабельности подобным трассам и заведениям в Нью-Йорке и его окрестностях. Разница между жизнью в Союзе и в Штатах, конечно же, впечатляла.

Побродили по местным магазинам и автомобильным распродажам. Сибирякам приглянулась новая модель «Линкольн-таун-кар» с простором его салона, лайковой кожей сидений и завораживающей мощью обтекаемого широкого кузова.

«Линкольн» был приобретен незамедлительно и тут же уехал в порт Питсбурга, откуда ему предстояло, переплыв Атлантику, оказаться в российских таежных далях. Далее, видимо, созвонившись со своими контрагентами, наши деятели решили машину втридорога продать, приобретя другую… И — пошло-поехало! Дело закончилось тем, что, прийдя к выводу о закупке лесопильного завода как о затее многотрудной, затратной, с неясными ощущениями прибыли, парни решили вложить все имеющиеся деньги в шикарные лимузины, незамедлительно готовые обернуться в увесистые пачки долларов, уже складируемые новоявленными советскими нуворишами по коробкам и сейфам за отгружаемое на Запад сырье, — за копейки и взятки уворованное ими у государства через всякого рода кооперативные лавочки.

Нам с Хантером оставалось лишь утешаться благородной мыслью, что от такой перемены коммерческих планов наших несостоявшихся партнеров, лесные угодья Красноярского края на некоторое время останутся неприкосновенными.

Дела и делишки, захлестнувшие меня в Америке, оставляли крохи свободного времени, но все-таки, помня о главном своем предназначении, я буквально за сутки написал повесть «Брайтон-бич-авеню», тут же, в миллионных тиражах напечатавшуюся в СССР. Мне ничего не пришлось придумывать, все истории и коллизии были подлинными, часть событий происходила на моих глазах, а персонажи частенько заходили ко мне в гости — кто на чай, кто на напитки покрепче. Один из персонажей, Алик Бернацкий, эмигрировавший в США еще в начале семидесятых годов, непременным условием в описании его похождений, потребовал обозначить его именно что реальным именем, и, после некоторых колебаний, я таковое его пожелание удовлетворил, в очередной раз убедившись, что правдивое слово почета и благодарности не сулит. По выходу повести в свет Алик сообщил мне, что я выставил его в неприглядном свете, его престарелая мама, ознакомившись с текстом, ахнула: Боже, ее сын — бандит! И старушке вызывали «скорую». Вывод: он подает на меня в суд! Следом раздался звонок от нашего общего приятеля Вилли Токарева, известнейшего в эмигрантских кругах песнопевца, уже набиравшего популярность в Союзе, и Токарев сказал следующее:

— Я говорил с Аликом. Этот дурак строит из себя оскорбленную невинность. Но я объяснил ему, что по чем. В том числе, что его, никчемного раздолбая, прославили на всю Россию и Штаты! И теперь — он навек в анналах истории!

— Насчет анналов — как-то двусмысленно… В плане семантики. Ну-с, и что он?

— Он призадумался своей одной извилиной, но потом признал мою правоту.

В суд на меня Алик подавать не стал, тем более к нему, как к завсегдатаю ресторанов на Брайтон-Бич, то и дело подходила публика с купленными в русском магазине книгами, и стеснительно просила автографы. За проставленные автографы Бернацкого приглашали к тем или иным столам, где он украшал уже известные читателям события из повести, дополнительными деталями, полагаю, завиральными, но проходящими на «ура». Одетый в элегантный костюм, с галстуком, раскраской напоминающим тропического попугая, в золотых затемненных очках, горбоносый, с тронутой проседью курчавой шевелюрой бывшего брюнета, Алик, нашедший свое новое амплуа, не уставал повествовать о былом, с достоинством переходя из одной компании в другую. По слухам, не брезговал он просить за автографы и долларовую мелочишку.

Между тем ажиотаж с поставкой американских автомобилей в Союз достигал своего апогея, и из Нью-Йоркского порта Элизабет еженедельно в сторону Питера, еще именовавшегося Ленинградом, отбывали суда, тяжело и плотно загруженные продукцией предприятий жутковатого города Детройта, похожего на конгломерат из автомобильных стоянок, чьи площади простирались за горизонт, заброшенных городских кварталов и безликих коробок гостиниц и офисных зданий, также частью заброшенных, разрушенных и проросших ностальгически знакомыми березками и ивняком.

В то время я проживал в Бруклине, на берегу океана, в арендованном доме на Манхэттен-Бич, с удовольствием принимая у себя приятелей из Москвы, и очередная компания, навестившая меня в Америке, также жаждала приобрести заграничное изысканное авто, повсеместно входившее в столичную моду среди деловой публики. На новые машины у компании не хватало средств, но с приобретением подержанных колымаг по аукционным ценам, они вполне укладывались в доступный бюджет.

Ребята приобрели пять машин, подбив на подобное мероприятие и меня.

— Что ты ездишь по Москве на каких-то жалких «Жигулях»! — хором убеждали они. — Возьми себе что-то приличное! Мы снимем машины с судна в Гданьске, не в Питере, так будет дешевле, и оттуда колонной тронемся в Союз. А ты уже в столице без мороки получишь свою машинку, как только приедешь.

И я согласился. Выбор мой пал на шестицилиндровый «Олдсмобиль» с бархатными темно-вишневыми сиденьями и приборной панелью, обшитой бордовой кожей. Мне представилось, как славно я покачу на этом сверкающем элегантном авто по унылым в ту пору московским улочкам, повергая в завистливый трепет перед совершенством заокеанского лимузина сирых советских обывателей.

Вскоре мои гости отбыли на просторы Отчизны, оставив мне купленные машины, должные быть переправленными в порт. Тут-то возникла проблема: у машин отсутствовали бортовые номера и необходимая страховка, для их перемещения с места на место требовался грузовик с платформой, чьи услуги выливались в несусветную сумму, а потому, позаимствовав у знакомого автодилера жестянки номеров с машин, давно снятых с учета, я привинтил их к томящимся на парковке телегам, собрал знакомых, готовых доехать на них до места погрузки на борт, и вскоре наша кавалькада тронулась в путь.