Самуил Алёшин - Воспоминания "Встречи на грешной земле"
Надо сказать, что все более принимая сторону людей театра, она одновременно сильнее начинала третировать чиновничью угодливость и стремление к перестраховке. Не гнушалась и публично унижать их. Так одного из своих сотрудников она публично называла «Вазелиновичем». С другим же произошла история, которая закончилась печально. А именно: ей понадобилось срочно созвать своих работников, которые помещались на Неглинке. Запыхавшиеся чиновники едва успели добежать к назначенному
времени на улицу Куйбышева. Взглянув на них, Фурцева сказала:
Пожалуй, надо будет перевести вас с Неглинной сюда.
— Давно пора! — воскликнул чиновник по фамилии, которую обозначим О.
— Что вы имеете в виду? — ледяным тоном спросила Фурцева.
— Я... Мы... То есть... Вы... — стал лепетать О., поняв, что его рвение не так понято.
— Вы что же хотите сказать, что вы это давно поняли, а до меня дошло только теперь?
Нет-нет, что вы... Именно сейчас... То есть давно сейчас...
И несчастный О. замолчал, совсем запутавшись.
Но Фурцева уже перешла к делу, для которого их собрала.
Однако О. не перенес удара. Уязвленный в своих самых лучших служебных намерениях, он и так будучи болезненным, скоро умер. Чем-то это напоминает историю с Акакием Акакиевичем.
А вообще, жила-была некогда красивая, милая, добрая девушка Катенька Фурцева. Вышла бы замуж за хорошего человека (а ведь был такой, говорят, в ее жизни, да посадили), нарожала бы ему детей и работала бы инженером по своей тонкой химии. Правда, жила бы, по части материальных благ, несомненно, хуже, чем партийный деятель. Но жила бы. А так...
Михаил Царев. Профессионал во всем
Если спросить меня, хорошим ли актером был Михаил Иванович Царев, я поначалу запнусь. А потом, вспомнив, как он играл Фамусова или Вожака в «Оптимистической» (в постановке Л.Варпаховского), скажу: очень хорошим.
Барственный, чванливый, искренний Фамусов очень правдиво недоумевал, что же это происходит вокруг. Он был абсолютно уверен в своей правоте и превосходстве над Чацким. И в его отношении к горячему молодому человеку, кроме осуждения, совершенно достоверно проступало даже соболезнование. Дескать, такой молодой и уже, похоже, тронулся.
И такого Вожака, как у Царева, я, признаться, до него не только не видел, но и не представлял себе. Хотя Вожаки и в знаменитой постановке Таирова еще в Камерном театре, и в ленинградской Александринке (режиссура Товстоногова) мне очень нравились. Но Вожак — Царев в очках, изъяснявшийся якобы в интеллигентской манере, был не только неожиданным, но и самым убедительным.
Вообще персонажи отрицательные, подловатые, двоедушные или сановитые получались у Царева неотразимо правдиво. Тут он, несомненно, был на своем месте — я имею в виду отличным актером.
А вот когда играл героев положительных, жаждущих правды, искренне влюбленных — тут, во всяком случае, оговорюсь, для меня — он был фальшив.
Например, несколько ранее, чем Фамусова, уже немолодой Царев в том же Малом театре играл Чацкого, — разумеется в другой постановке. Однако чрезмерный темперамент, с которым он это осуществлял, тут уже впол-
не закономерно вызывал соболезнование Фамусова. А митинговый пафос объяснений с Софьей (ее играла актриса Ликсо) насторожил бы любую девушку. Или испугал. Но уж никак не привлек. Что до зрителей, то почтенный возраст Чацкого невольно заставлял их либо усомниться в искренности героя, либо разделить чувство соболезнования вместе с Фамусовым.
К сожалению, мне не привелось видеть его в «Даме с камелиями» у Мейерхольда, который его ценил. Но то был Мейерхольд, и не сомневаюсь, что еще очень молодой и красивый Царев (легкая тогда косина глаз, как говорят, его никак не портила) у такого выдающегося мастера режиссуры, как Всеволод Эмильевич, не мог играть плохо.
Потом, когда этот театр разрушили, а Мейерхольда арестовали и убили, Царев перешел в Малый театр, где очень скоро занял руководящее положение, а затем стал его директором, что позволило ему выбирать для себя те роли, которые хотел. Три из них — Фамусова, Вожака и Чацкого, я уже назвал.
Но одно несомненно — у Царева был роскошный, именно роскошный, бархатистый голос и великолепная дикция. Именно поэтому, как ходили упорные слухи, Сталин и выбрал его и Гоголеву в качестве чтецов у себя на дому. Не знаю, верны ли эти слухи, однако надо сказать, что чтецом Царев был действительно исключительным. Его программы по телевидению, когда он читал стихи, можно было слушать с наслаждением. Он идеально доносил их музыку и мысль. Очевидно, некая особая условность стиха и телевизионного экрана погашала фальшь, заметную в некоторых ролях на сцене. Это странно, ибо как раз ТВ обычно подчеркивает и выпячивает все нарочитости, незаметные при других условиях.
Зато когда Царев произносил речи или читал доклады, а это ему как руководителю театра и впоследствии также представителю ВТО приходилось делать нередко, то ходульная патетика лезла наружу. Впрочем, он ее и не скрывал, возможно потому, что именно она как раз ценилась высоким начальством.
Вот и судите после этого, был ли он хорошим или плохим актером.
Еще сложнее сказать, был ли он хорошим или дурным человеком.
Об истории со стукачкой М., по доносу которой посадили руководителя литчасти Малого театра М.Бертенсона, я уже писал. Когда реабилитированный Бертенсон вернулся, то Царев вынужден был уволить М. из Малого театра. Но тут же пригрел ее в ВТО.
Или вот другой случай. Как известно, сразу после войны, еще до «дела врачей», повсеместно стали проводить дискриминационные меры в отношении евреев. Их изгоняли со службы под разными предлогами, перестали принимать в высшие учебные заведения, да и попросту третировали.
А тут друг Царева еще с мейерхольдовского театра, превосходный и всеми любимый артист Михаил Иванович Жаров взял да и женился на еврейке. Полюбил девушку, что поделаешь. И в связи с этим почувствовал к себе в Малом театре некий официальный холодок. Тогда он пришел к Цареву, который в то время был директором, и спросил: «Миша, мне что — придется уходить из театра?» На что Царев, после некоторой паузы, глядя и не глядя Жарову в глаза (с возрастом косоглазие увеличилось, и куда смотрит Царев, не всегда можно было определить), своим бархатистым баритоном отчетливо произнес: «Пока еще указаний нет».
И все. И более ничего. Никак не прокомментировал возникшую ситуацию.
Ну а если бы указание поступило, стал бы Царев сражаться за друга? Но подоспела смерть Сталина, и Жарову уходить из Малого, к счастью, не пришлось.
Любопытен с точки зрения характеристики Царева еще один случай. Я уже писал в очерке об Охлопкове, что он был одним из двух, кто при реабилитации Мейерхольда, тем не менее, подтвердил ложные обвинения, по которым Мастер был уничтожен. Все, кого вызывал следователь, занимавшийся реабилитацией, либо опровергали обвинение, либо даже в дополнение к этому говорили еще о высоком и редком таланте Мейерхольда. Все, кроме двух. Это крайне поразило молодого следователя, которому не удалось видеть ни Мастера, ни его постановок. А поразило потому, что Охлопков был уче-
