Борис Пастернак - Чрез лихолетие эпохи… Письма 1922–1936 годов
14
Подросток-реалист,
Разняв драпри, исчез
С запиской в глубине
Отцова кабинета.
Пройдя в столовую
И уши навострив,
Матрос подумал:
«Хорошо у Шмидта».
…Было это в ноябре,
Часу в четвертом.
Смеркалось.
Скромность комнат
Спорила с комфортом…
Минуты три извне
Не слышалось ни звука
В уютной, как каюта,
Конуре.
…Лишь по кутерьме
Пылинок в пятерне портьеры,
Несмело шмыгавших
По книгам, по кошме
И окнам запотелым,
Видно было:
Дело —
К зиме.
Минуты три извне
Не слышалось ни звука
В глухой тиши, как вдруг
За плотными драпри
Проклятья раздались
Так явственно,
Как будто тут, внутри.
«Чухнин? Чухнин?!
Погромщик бесноватый!
Виновник всей брехни!
Разоружать суда?
Нет, клеветник,
Палач,
Инсинуатор,
Я научу тебя, отродье ката,
отличать от правых виноватых!
Я Черноморский флот, хо —
лоп и раб, забью тебе,
как кляп, как клепку,
в глотку!
И мигом ока двери комнаты вразлёт.
Буфет, стаканы, скатерть —
«Катер?»
– Лодка,
В ответ на брошенный вопрос —
матрос,
И оба вон, Очаковец за Шмидтом,
Невпопад, не в ногу,
из дневного понемногу в ночь,
Наугад куда-то, вперехват закату.
По размытым рытвинам садовых гряд.
……………………….
В наспех стянутых доспехах
Жарких полотняных лат,
В плотном потном зимнем платье
С головы до пят,
В облака, закат и эхо по размытым,
сбитым плитам променад.
Пото́м бегом, сквозь поросли укропа,
Опрометью с оползня в песок,
И со всех ног тропой наискосок
Кругом обрыва… Топот, топот, топот,
Топот, топот, поворот-другой,
….
И вдруг, как вкопанные, стоп.
И вот он, вот он весь у ног,
Захлебывающийся Севастополь,
Весь побранный, как воздух, грудью двух
Бездонных бухт,
И полукруг
Затопленного солнца за «Синопом».
С минуту оба переводят дух
И кубарем с: последней кручи – бух
В сырую груду рухнувшего бута.
15
Стихла буря. Дождь сбежал
Ручьями с палуб по желобам.
Ночь в исходе. И ее
Тронуло небытие.
В зимней призрачной красе
Дремлет рейд в рассветной мгле,
Сонно кутаясь в туман
Путаницей мачт
И купаясь, как в росе,
Оторопью рей
В серебре и перламутре
Полумертвых фонарей.
Еле-еле лебезит
Утренняя зыбь.
Каждый еле слышный шелест,
Чем он мельче и дрябле́й,
Отдается дрожью в теле
Кораблей. —
Он спит, притворно занедужась,
Могильным сном, вогнав почти
Трехверстную округу в ужас.
Он спит, наружно вызвав штиль.
Он скрылся, как от колотушек,
В молочно-белой мгле. Он спит
За пеленою малодушья.
Но чем он с панталыку сбит?
Где след команд? – Неотрезвимы.
Споили в доску, и к утру,
Приняв от спившихся в дрезину
Повинную, спустили в трюм.
Теперь там обморок и одурь.
У пушек боцмана́. К заре
Судам осталось прятать в воду
Зубовный скрежет якорей.
А там, где грудью б встали люди,
Где не загон для байбаков,
Сданы ударники к орудьям,
Зевают пушки без бойко́в.
Зато на суше – муравейник.
В тумане тащатся войска.
Всего заметней их роенье
Толпе у Павлова мыска.
Пехотный полк из Павлограда
С тринадцатою полевой
Артиллерийскою бригадой —
И – проба потной мостовой.
Колеса, кони, пулеметы,
Зарядных ящиков разбег
И грохот, грохот до ломоты
Во весь Нахимовский проспект.
На Историческом бульваре,
Куда на этих днях свезен
Военный лом былых аварий, —
Донцы и Крымский дивизьон.
И – любопытство, любопытство!
Трехверстный берег под тупой,
Пришедшей пить или топиться,
Тридцатитысячной толпой.
Она покрыла крыши барок
Кишащей кашей черепах,
И ковш Приморского бульвара,
И спуска каменный черпак.
Он ею доверху унизан,
Как копотью несметных птиц,
Копящих силы по карнизам,
Чтоб вихрем гари в ночь нестись.
Но это только мерный ярус.
А сверху бухту бунтарей
Амфитеатром мерит ярость
Объятых негой батарей.
Когда сбежали испаренья
И солнце, колыхнувши флот,
Всплыло на водяной арене,
Как обалдевший кашалот,
В очистившейся панораме
Обрисовался в двух шагах
От шара – крейсер под парами,
Как кочегар у очага.
16
Вдруг, как снег на́ голову, гул
Толпы, как залп, стегнул
Трехверстовой гранит
И откатился с плит.
Ура – ударом в борт,
в штурвал,
В бушприт!
Ура – навеки, наповал,
Навзрыд!
Над крейсером взвился сигнал:
«Командую флотом. Шмидт».
Он вырвался, как вздох,
Со дна души судна,
И не его вина,
Что не предостерег
Своих, и их застиг врасплох,
И рвется, в поисках эпох,
В иные времена.
Он вскинут, как магнит
На нитке, и на миг
Щетинит целый лес вестей
В осиннике снастей.
Сигналы «Вижу» дальних мачт
Рябят – (2, 3, 4, 5)
Рябят – (не счесть, чего желать!)
Рябят седую гладь!
Простор, ощерясь мятежом,
Ерошится ежом.
Над крейсером взвился сигнал:
«Командую флотом. Шмидт».
Как красный стенговой, как знак
К открытию огня.
Вверх и наотмашь. Поперек,
Как сабля со стегна.
И мачты рейда, как одна.
Он ими вынесен и смыт
И перехвачен второпях
На 2-х, на 3-х, на 4-х
Военных кораблях.
Но иссякает ток подков,
И облетает лес флажков,
И по веревке, как зверек,
Спускается кумач.
А зверь, ползущий на флагшток,
Ужасен, как немой толмач,
И флаг Андреевский – томящ,
Как рок.
17
Вдруг взоры отвлеклись к затону.
Предвидя, чем грозит испуг,
Как вены, вскрыв свои кинстоны,
Шел ко́ дну минный транспорт «Буг».
Он знал, что от его припадка
Сместился бы чертеж долин:
Всю левую его лопатку
Пропитывал пироксимин.
Полуутопший трапецоедр
Служил свидетельством толпе,
Что бой решен, и рыба роет
Колодцы под смерчи торпед,
Что градоносная опасность,
Нависшая над кораблем,
Брюхата паводком снарядов,
И чернь по кубрикам попрятав
Угрозой, водкой и рублем,
Готова в нетерпеньи хряснуть,
Как мокрым косарем – кочан,
Арапником огня по трапам,
Что их решили взять нахрапом
И рейд на клетки разграфлен.
Когда с остальными увидел и Шмидт,
Что только медлительность мига хранит
Бушприт и канаты
От града и надо
Немедля насытить его аппетит,
Чтоб только на миг оттянуть канонаду,
В нем точно проснулся дремавший Орфей.
И что ж он задумал, другого первей?
Объехать эскадру.
Усовестить ядра.
На муку подвигнуть зверьё из верфей.
И на миноносце ушел он туда,
Где небо и гавань ловя в невода,
В снастях, бездыханной
Семьей богдыханов,
Династии далей – дымились суда.
Их строй был поистине неисчислим.
Грядой пристаней не граничился клин,
Но весь громоздясь Пелионом на Оссу,
Под лад броненосцам
Качался и несся
Обрывистый город в шпалерах маслин.
Поднявшись над скопом
Слепых остолопов,
Ворочая шеей оград и тумб,
Летевший навстречу ему Севастополь
Следил за ним
За румбом румб.
Он тихо шел от пушки к пушке,
А даль неслась.
Он шел под взглядами опухших,
Голодных глаз.
Он не спешил. На миноносце
Щадили винт.
Он чуть скользил, а берег несся,
Как в фордеви́нд.
И вот, стругая воду, будто
Стальной терпуг,
Он видел не толпу над бухтой,
А Петербург.
Но что могло напомнить юность?
Неужто сброд,
Грязнивший слух, как сток гальюнный
Для нечистот?
С чужих бортов друзья по школе,
Тех лет друзья,
Ругались и встречали в колья,
Петлёй грозя.
Назад! Зачем соваться по́д нос,
Под дождь помой.
Утратят ли боеспособность
«Синоп» с «Чесмой»?
Снова на миг повернувшись круто,
Город от криков задрожал:
На миноносец брали с «Прута»
Освобожденных каторжан.
Снова по рейду и по реям
Громко пронесся красный вихрь:
Бывший «Потемкин», теперь – «Пантелеймон»
В освобожденных узнал своих.
Снова, приветствуем экипажем,
На броненосец всходил и глох
И офицеров брал под стражу
И уводил с собой в залог.
В смене отчаянья и отваги
Вновь, озираясь, мертвел, как холст:
Всюду суда тасовали флаги.
Стяг государства за красным полз.
По возвращеньи же на «Очаков»,
Искрой надежды еще согрет,
За волоса схватясь, заплакал,
Как на ладони увидев рейд.
«Эх, – простонал, – подвели, канальи!»
Натиском зарев рдела вода.
Дружно смеркалось. Рейд удлиняли
Тучи, косматясь, как в холода.
С суши, в порыве низкопоклонства
Шибче, чем надо, как никогда,
Падали крыши складов и консульств,
Тени и камни, камни и солнце
В воду и вечность, как невода.
Все закружилось так, что в финале
Обморок сшиб его без труда.
Закат был тих и выспренен,
Как вдруг – бабах, в сердцах
Раскатился выстрел
С «Терца».
Мгновенный взрыв котельной.
Далекий крик с байдар
И под воду. Смертельный
Удар.
От катера к шаландам
Пловцы, тела, балласт.
И радость: часть команды
Спаслась.
И началось. Пространство
Оборвалось и – в бой,
Чтоб разом опростаться
Пальбой.
Внутри настала ночь. Снаружи
Зарделся движущийся хвост
Над войском всех родов оружья
И свойств.
Он лез, грабастая овраги,
И треском разгонял толпу,
И пламенел и гладил флаги
По лбу.
Он нес суда и зданья, выбрав
Фундаменты и якоря,
На ливень гибель всех калибров
Беря.
Как сумерки, сгустились снасти.
В ревущей, хлещущей дряпне
Пошла валить, как снег в ненастье,
Шрапнель.
Она рвалась в лету́, на жнивьях,
В расцвете лет людских, в воде,
Рождая смерть и визг и вывих
Везде.
……………………….
……………………….
Уже давно затих обстрел,
Уже давно горит судно
В костре. Уже давно быстрей
Летят часы. Но вот затих
С последним воплем треск шутих,
И крейсер догорел.
Глухая ночь. Чернильный ров
Морской губы. Слепой покров
Бегущих крыш и катеров
В чехлах прожекторов.
18