Николай Рыбкин - Записки космического контрразведчика
В результате, в соответствии с приказом КГБ СССР, с 1 сентября 1976 года я уже должен был приступить к исполнению обязанностей в отделе военной контрразведки по Чкаловскому гарнизону, в оперативном обслуживании которого находился и Центр подготовки космонавтов им. Ю. А. Гагарина.
Если честно, я боялся радоваться, хотя чувствовал, что меня буквально распирало от открывающихся возможностей. Но я никогда не был карьеристом, так что и в тот момент не строил никаких далеко идущих планов. Я понимал, что мне уже 30 лет — не лучший возраст для человека в погонах, если на этих погонах у него по три небольшие звездочки, обозначавшие, что он «уже старший лейтенант». Мне никогда ничего легко не давалось, и я просто ожидал изменений, греясь на августовском солнышке гагрского побережья, где проводил отпуск и мог вдоволь поиграть со своим трехлетним сыном Денисом.
В то время по радио и телевидению постоянно рапортовали об успехах в строительстве развитого социализма, так что информация о летчике Беленко, сбежавшем в конце августа в Японию на новейшем истребителе МиГ-25, еще не дошла до обывателя... Однако на пляже санатория «Украина», где отдыхали номенклатурные работники из Киева, уже вовсю об этом шептались, и я, как радист 1-го класса, краем уха уловил приглушенный разговор.
«Боже мой! — подумал я. — Ведь человек с такой фамилией в прошлом, 1975-м году приезжал поступать в Центр подготовки летчиков-испытателей, но не набрал нужных баллов и должен был прибыть для обучения в этом, 1976-м!»
Едва я дозвонился в Ахтубинск, шеф потребовал, чтобы я побыстрее приезжал, так как придется много писать и отвечать на разные вопросы. Уже на месте я узнал более точно все обстоятельства и радовался тому, что Беленко не поступил к нам в Центр подготовки летчиков-испытателей. В это же время было горестно узнать, что ему удалось обмануть нашего коллегу, который, кстати, учился вместе со мной на одном курсе, но в параллельной группе...
Только немного улеглись эти страсти, как в Особый отдел буквально прибежал начальник Центра летчик-испытатель Владимир Алексеевич Добровольский и передал письмо, отправленное в его адрес лично Беленко. Разумеется, это письмо было написано еще до побега — автор письма выражал желание учиться на испытателя.
Добровольский перекрестился, что ему теперь не приходится отвечать за такого «перспективного летчика». Это письмо, однако, вновь породило множество вопросов. Вывод был прост: если он собирался учиться, значит, решение улететь не было продуманным заранее, а было принято спонтанно, под влиянием каких-то обстоятельств. Тогда выходит, что он никакой не «агент спецслужб», а просто человек с неустойчивой психикой... На эти и другие вопросы мы строчили ответы в Москву, и мои сослуживцы радовались тому, что я еще не уехал и отвечаю на все вопросы со знанием дела.
Все пилоты и особенно испытатели в тот период были не в лучшем расположении духа. Нельзя сказать, что они были подавлены случившимся, но понимали — этот урод бросил тень на всех авиаторов. Не раз мы собирались вместе и, однажды, наливая по 100 граммов, кто-то из летчиков вдруг вспомнил прежнее мое высказывание о необходимости контрразведчиков.
— Да, Николай, ты прав, — признались мои товарищи. — Есть еще среди нашего брата раздолбай!
Однако это не было простым «раздолбайством», и тогда никто из летчиков еще не мог представить тех огромных потерь и затрат, которые понесло государство для замены одной лишь системы опознавания «свой — чужой».
Об этом предателе впоследствии было много статей и передач, в которых никто не подвергал сомнению тот факт, что это был именно «предатель». Даже те, кто пытался объяснить его действия обидой, нанесенной ему со стороны командования, его тонкой душой и тем, что он оказался «непонятым профессионалом», — все осознавали, что Беленко — подлец, нанесший серьезный ущерб своей Родине.
По счастью, этот факт никак не отразился на моей судьбе — хотя известно, что даже случайные «прикосновения» к подобным происшествиям нередко приводят к очень печальным и совершенно несправедливым последствиям...
Первые шаги
Начальник Чкаловского особого отдела Борис Александрович Суворов принял меня приветливо и с порога заявил:
— Ну вот что, Николай Николаевич, есть у нас Савва Саввович, который уже умаялся в ожидании своего скорого отъезда в Одессу для продолжения там службы. Так что быстренько прими объект и отпускай его... Действуй!
Я принял в оперативное обеспечение так называемый «космический полк» и стал осваиваться. В числе дел первого порядка я внимательно изучил материалы расследования гибели Юрия Гагарина и Владимира Серегина — эта трагедия произошла восемь лет назад — и обнаружил много для себя интересного, чем и поделился с командованием полка.
При этом я заметил, что многие, казалось бы, второстепенные ошибки, произошедшие тогда, каким-то нелепым образом перекочевали в настоящее время. Впрочем, люди часто забывают ошибки прошлых лет, а потому в силу все того же человеческого фактора повторяют их вновь и вновь. Вместе с командирами мы стали устранять недостатки и быстро убрали все «хвосты», мешающие нормальной работе.
Через некоторое время мы вместе с командиром Лавровым пошли к начальнику Центра подготовки космонавтов им. Ю. А. Гагарина Георгию Тимофеевичу Береговому, дабы он своим решением утвердил ряд положений, гарантирующих работу с космонавтами без предпосылок к летным происшествиям и тем более ЧП. Эти положения убирали некоторые «вольности», которые допускали летчики-космонавты, облегчая, как им казалось, себе жизнь, но на самом деле ставя ее под большую угрозу...
Я впервые был на докладе у Берегового, и он, оценивающе посмотрев на меня, спросил: «Откуда таков?» Я представился по полной программе, но кратко, обратив его внимание на то, что работал с известными летчиками-испытателями в Ахтубинске, и они могут дать характеристику мне и как человеку, и как оперу.
Разговор сложился и принял еще более доверительный характер, когда Георгий Тимофеевич, расспрашивая меня о житье-бытье, узнал, что я родом с Донбасса, и мы с ним земляки, да еще оказалось, что он когда-то был знаком с красивой дивчиной — начальником железнодорожной станции в моем родном городе Константиновке — Верой.
Тут я чуть было не вскрикнул, но сдержал себя и спокойно сказал:
— Да это же моя родная тетушка!
Ответ Георгия Тимофеевича был по-украински лаконичен:
— Та ты шо?!
Затем он посмотрел на часы — было уже 12:30 — и, почти как в свое время известный всем «папаша Мюллер», сказал командиру авиаполка: