Гарри Табачник - Слава не меркнет
— Хорошо у тебя ребята летают.
И тот, стремясь скрыть свою радость от того, что все идет хорошо, отвечал:
— Да, летают ничего...
— Ну, ты не скромничай, — перебивал его Чкалов. — Летают что надо.
Бригада заняла первое место в округе, а эскадрилья Бориса Туржанского стала первой в Военно-
Воздушных Силах страны. Первенства не отдавали много лет.
То, что в Витебской бригаде умеют не только летать, показали маневры 1936 года. Бригада должна [35]
была нанести удар по аэродромам «синих». План операции готовил весь штаб. Но в нем ясно проступало
то, что всегда отличало Смушкевича, — дерзость решений, смелость мысли и точность расчета.
— Чтобы достичь максимального эффекта, для нанесения удара надо выбрать такое время, когда на
аэродроме находится больше всего самолетов противника, — говорил Смушкевич.
К аэродрому «синих» витебцы подошли, скрывшись за облаками. Был тот особенный, наверное, самый
тихий в природе час, когда день уже угасает, но вечер еще не начался. По пути им не встретился ни один
самолет «противника». Но когда перед самым аэродромом вынырнули из-за облаков, их заметили.
Открыли огонь зенитки. Забегали у машин летчики.
Смушкевич ожидал этого. Больше того, он знал, что там, на аэродроме, летчики одной с ним школы. Хоть
и «синие», а свои. Их, конечно, не обескуражит его внезапное появление. И потому пошел на хитрость.
Специально отвлек внимание на себя. А в это время из-за леса с противоположной стороны на аэродром
«синих» выскочили самолеты Гомельской бригады, которой командовал брат командира эскадрильи
витебцев Александр Туржанский. Они накрыли «синих» дымовой завесой. Вот тогда-то и обрушили свой
удар витебцы. Аэродром «противника» был разгромлен. А спустя несколько часов посредники сообщили
в штаб маневров, что самолеты витебцев появились над другим аэродромом «синих».
Они подошли незаметно и, появившись над целью, зажгли все огни. Тогда стал виден четкий строй, в
котором атаковали «противника» самолеты. Затем огни погасли. Самолеты словно растворились во тьме, а может, ушли вовсе. Но через несколько минут они вновь обрушивали на голову «противника» [36] удар.
Невидимые с земли, они были полными хозяевами в небе.
В штабе маневров Смушкевича тепло поздравил Уборевич.
— Пойдемте, представлю вас нашим гостям, — упирая на последнее слово и пряча за стеклами пенсне
усмешку, сказал Уборевич.
Немного поодаль у деревьев стояла большая группа военных. Некоторые были в форме иностранных
государств.
— Командир Витебской бригады, — представил Смушкевича Иероним Петрович.
— О, ваш ночной полет был просто великолепен, — восторженно пожимая Смушкевичу руку, сказал
итальянский генерал.
— Это было колоссально... — подтвердил англичанин.
— Однако я должен вам сказать, господин Смушкевич, что в этой истории с дымовой завесой вы
поступили не по-рыцарски, — стремясь явно поддеть его, заметил, улыбнувшись, французский атташе.
— А у нас есть одно правило, которое мы стремимся всегда выполнять, — вежливо улыбнувшись, заметил Смушкевич и, выдержав короткую паузу, отпарировал: — Уничтожать противника всеми
средствами и везде, где застанем.
Прошло немного времени, и в прозрачном московском небе Смушкевич готовил своих витебцев к параду
над Красной площадью. Но уже знал, что в параде участвовать ему не придется, что совсем скоро ему
летать в небе другой страны, ведя самолеты не на парад, а в первый в его жизни воздушный бой. [37]
В грозовых облаках...
В конце октября 1936 года в кабинете командующего авиацией республиканской Испании майора
Сиснероса раздался телефонный звонок. Сиснерос снял трубку и услышал голос дежурного по аэродрому
в Альбасете.
— Только что произвел посадку «Дуглас» из Парижа, — докладывал дежурный.
— Хорошо, что прорвался, — обрадованно заметил командующий. — А кто прилетел?
— Дуглас, — ответил дежурный.
В кабинет вошел советский военно-воздушный атташе полковник Свешников.
— Я понимаю, что «Дуглас», — на строгом лице Сиснероса появилась улыбка. — Я спрашиваю, кто
прилетел на этом «Дугласе»?..
— Дуглас, — опять повторил дежурный.
— Дуглас?! Ну ты, брат, или забыл испанский язык, или пьян, — перестав улыбаться и раздражаясь, проговорил Сиснерос. — Я тебя спрашиваю...
Он не кончил фразу, увидев смеющееся лицо Свешникова, удивленно посмотрел на него.
— Ты от него ничего не добьешься. Я тебе сейчас все объясню, — ответил Свешников. — Дуглас скоро
будет здесь.
Спустя немного времени оба увидели входящего в кабинет широкоплечего, выше среднего роста
человека в темно-коричневой кожаной куртке и темно-синих брюках. Он был похож на испанца: такое же
смуглое лицо с живыми карими глазами. Они сразу обращали на себя внимание. Казалось, где-то в
глубине их затаились искорки задорного смеха и, если бы не официальность обстановки, человек сейчас
бы [38] рассмеялся, довольный тем, что, несмотря на трудности перелета, он все-таки здесь.
И, глядя на него, Сиснерос не мог сдержать улыбки. Словно прожилки слюды в куске гранита, она
заискрилась на его угловатом, будто высеченном из твердого камня лице.
— Я рад вашему приезду, камарадо Дуглас, — сказал Сиснерос, идя к нему навстречу. Они обменялись
крепким рукопожатием. — Как летели?
— Все обошлось как нельзя лучше. Долетел, — коротко ответил Дуглас. Так теперь звали Я. В.
Смущкевича.
Когда стало известно, что он едет, его пригласил к себе Уборевич.
— Ну вот, Яков Владимирович, теперь уже не маневры, а настоящая война ждет тебя. — Как всегда
аккуратный, подтянутый, Иероним Петрович неторопливо прохаживался по кабинету, заложив руки за
спину. Он как бы размышлял вслух, и от этого все произносимое им приобретало особый смысл.
— Настоящая война, — повторил Уборевич. — Такой мы еще не видали. И Германия и Италия тут
постараются испробовать все. И тактику новую, и новую технику, и, думаю, не постесняются одеть в
испанские мундиры как можно больше своих офицеров. Для них это прежде всего школа... Школа
подготовки к другой, главной войне.
Уборевич остановился возле карты и долго вглядывался в Пиренейский полуостров, словно хотел
разглядеть скрытую за тысячами километров Испанию.
— Тяжело там сейчас. Противник сильный, — Иероним Петрович опустился в кресло напротив
