Гарри Табачник - Слава не меркнет
какому-то графу. Смушкевич давно уже поглядывал на него. Ведь это было идеальное место для
задуманного им ночного санатория. Оставалось только убедить окружном и горсовет передать его
летчикам.
Машина, в которой Смушкевич направлялся в город, вдруг резко затормозила. Видно, опять забарахлил
мотор.
— Надолго? — он посмотрел на огорченного шофера и понял, что, видно, надолго. — Ну, не
расстраивайтесь. Погода сегодня отличная.
Он любил ходить пешком. Такие минуты выдавались редко. Можно спокойно, не торопясь, подумать.
Ходил широким легким шагом, чуть наклонясь вперед. Походка осталась от того времени, когда работал
грузчиком. Сколько лет прошло, а держится походка... Да и сила тоже. Он мог не спать несколько ночей
кряду, вызывая удивление всех. И всегда оставался бодр и свеж. Здоровыми, бодрыми хотел он видеть и
своих летчиков.
...В небе послышался знакомый рокот мотора. Смушкевич посмотрел вверх. Там, растягивая дымчатый
шлейф, настойчиво полз ввысь самолет. Он [31] уже превратился в совсем маленькую точку, но взбирался
все выше.
Ведь вон на какую высоту летать стали! Еще год назад никто бы не поверил, а сейчас почти на семь
километров забираемся. И это не предел. Новая техника приходит. Будем летать еще выше. И на плечи
летчиков лягут дополнительные нагрузки... А санаторий просто необходим. Перед полетом ничто не
должно волновать летчика. Он должен быть абсолютно спокойным, отдохнувшим, собранным.
Не заметил, как подошел к зданию окружкома.
— Привет покорителям небес! — добродушно улыбаясь, приветствовал его секретарь. — Можешь не
беспокоиться. Отдаем вам особняк. И сад бери. Пусть отдыхают твои летчики на здоровье. Только
летайте...
Ночной санаторий стал его гордостью. О нем он заботился непрестанно.
О том, как отдыхают летчики, ему каждый день докладывал бригадный доктор. Невысокий, плотный
Зитилов уже много лет врачевал в Витебской бригаде. К нему привыкли, его считали своим в домах
летчиков. Большими друзьями они были с комбригом. Однако дружба дружбой, а когда в котле с супом
обнаружился крохотный обрывок веревки, он устроил Зитилову такой разнос, что тот помнит и по сей
день.
Не было для Смушкевича мелочей, когда дело касалось летчиков. Однажды зимой начальник
хозяйственной части рано утром развез на квартиры летчиков отличные сухие дрова взамен тех, что
выдал накануне. Потом причина такой заботы стала ясна. Смушкевич, вышедший наколоть дров, увидел
у соседа покрытые ледяной коркой поленья. Значит, у него сухие, а у всех вот такие, мерзлые.
Немедленно заменить! [32]
О том, что он долгое время жил в одной комнате, потому что всегда находился кто-нибудь из вновь
прибывших, кому он уступал свою квартиру, знала вся бригада.
— У них семья большая, — говорил он в таких случаях жене. — Потерпи еще немного, будет и у нас
квартира.
— Когда ты был политруком, мы жили лучше, чем сейчас, — возмущалась жена. — Ну, что ты молчишь?
Нет, сил моих больше не хватает... Беру детей и уезжаю к маме...
Он лишь молчал в ответ, бросая изредка укоризненные взгляды на жену.
— Ладно, покажи свою обновку. . — невозмутимо, словно ничего не произошло, наконец произнес он.
— Завтра увидишь! — почему-то замялась она.
— Почему же завтра? Мне не терпится посмотреть твою новую шубу, ты так давно мечтала о ней.
— Сейчас уже поздно, — отнекивалась Бася Соломоновна.
— Посмотри-ка на меня, — попросил Смушкевич.
— Ну что? — по-прежнему отворачиваясь, спросила жена. — Ну не купила я ее. Не нравится она мне. Да
и вообще, зачем мне шуба?..
— Вот те раз... А я-то думал... И чего это ты вдруг? — притворно недоумевал он, хотя знал уже, что она
опять отдала свой ордер (тогда промтовары выдавали по ордерам).
— Ну отдала. Ты бы посмотрел на ее пальто!
— Да разве я что говорю? Просто хотелось свою жену в шубе увидеть. Наверное, здорово тебе пошла бы,
— улыбаясь, продолжал Смушкевич. [33]
— Да уж как же! Знаю я тебя.
— А я тебя...
Вскоре на берегу Лучесы, там, где раньше был пустырь, вырос большой городок летчиков. И первые
дома вместе со всеми строил комбриг. Сажал деревья в большом саду, что раскинулся на краю городка.
И любил лазать на деревья... Кто-то сказал, что странности людей придают их облику черты
неповторимой индивидуальности. Может, это действительно так.
Смушкевичу доставляло истинное наслаждение обмануть бдительность сторожа, перелезть через забор
и, взобравшись на дерево, набить полную пазуху яблок. Потом он угощал ими поджидавшую его жену и с
удовольствием ел сам. Ел с аппетитом, с хрустом вонзая в яблоко крепкие, ослепительно белые зубы.
Но старика сторожа провести было не так-то просто. Он уже давно догадался, кто лазит к нему в сад. И, будто невзначай встретив комбрига с женой, жаловался: лазят там какие-то пацаны по деревьям. Разве их
поймаешь?
Смушкевич улыбался. А старик, глядя ему вслед, ворчал в бороду:
— Командир, а как дитя малое...
— Вот бы ему поймать тебя, знал бы тогда, — выговаривала Смушкевичу жена.
— Ничего, это полезно. Тренировка перед прыжками с парашютом, — отшучивался он. — Ведь учиться
еду.
Учиться Смушкевич уехал в знаменитую авиационную школу имени Мясникова в Каче. Надо же было
наконец получить официальный диплом летчика. Здесь он вновь встретился с Кушаковым. Василий
Антонович был начальником школы. [34]
— У меня, Яша, без скидок на знакомство, — поздоровавшись, сказал Кушаков. — Придется выполнять
все...
— И с парашютом прыгать заставишь? — пряча улыбку, спросил Смушкевич.
— А как же? — всерьез приняв его вопрос, удивился Кушаков.
— Ну вот и отлично, — вспомнив свои походы в сад, рассмеялся Яков Владимирович. — Я-то боялся —
не придется. А поблажек, дорогой Василий Антонович, не надо. Не затем приехал. Время дорого. На
поблажки расходовать жаль.
Школу он закончил досрочно. И с дипломом летчика вернулся в Витебск.
Здесь его ждала прибывшая из Москвы комиссия, в состав которой входил Чкалов.
В своей неизменной кожаной куртке Чкалов сидел на траве и, нетерпеливо покусывая стебелек какого-то
цветка, наблюдал за полетами. Потом ему, видно, надоедало на земле и, забравшись к кому-нибудь в
самолет, он улетал. А вернувшись, довольно улыбаясь и по-волжски окая, говорил Смушкевичу:
