Джованни Джерманетто - Записки цирюльника
Я сильно подозреваю, что кое-кто из консерваторов тоже голосовал за них, исходя из того, что «необходимо же иметь и меньшинство». А социалистическое меньшинство было так безобидно! Вообще в Фоссано при выборах граждане руководствовались примерно следующими соображениями:
«Такой-то очень порядочный человек — следует сделать его советником. Доходы у него хорошие, досуга много: он сможет заняться общественными делами и красть не будет».
И выбирали.
Но мы, молодые социалисты, нарушили это мирное житие: к великому изумлению почтенных граждан, мы, не ограничивая нашей пропаганды выборным периодом, каждое воскресенье разъезжали по деревням, а в течение недели вели агитационную работу в городе в нашем кружке.
Однажды мы, не входя в соглашение с другими местными демократами, устроили даже митинг, на котором я и мой товарищ защищали кандидатуры наших товарищей, ссылаясь на программу партии. Этого еще не случалось ни на одних выборах. Перепуганные граждане целую неделю судачили об этом событии, пока не подоспело другое.
Хозяин мой обслуживал соседний монастырь, куда время от времени посылались для «размышления» попы из других местностей. Однажды он послал меня туда побрить епископа.
— Помните, что ему надо облобызать руку и называть «монсиньор»!
Действительно, епископ на мое «здравствуйте» сунул мне под нос руку. Я вежливо пожал ее…
Больше меня не посылали в монастырь: знать и все попы городка были оскорблены, а хозяин на этот раз серьезно обиделся:
— Вы отвадите всех моих клиентов! Подумаешь, велика важность поцеловать руку монсиньору!
И не выдержал — сосплетничал:
— Он, наверное, будет кардиналом, говорят, что он близкий… гм, весьма близкий друг одной из принцесс королевского дома!
Но тут же испугался: а вдруг я напишу об этом в газету, и стал просить меня держать это в строгом секрете. Несколько дней он жестоко трусил.
Однажды мы решили организовать митинг в Виллафаллетто, километрах в десяти от Фоссано. В этой деревне у нас не было никого, кому мы смогли бы поручить расклеить афиши. Как всегда в таких случаях, я спросил у встречного крестьянина, нет ли у них «неблагонадежных». Крестьянин подумал, потом ответил:
— Да, один есть, булочник, некто Бартоломео Ванцетти. Но он не социалист, а из тех, которые убивают королей; он ни с кем не разговаривает, и с ним не любят беседовать.
Я попросил дать мне адрес и решил поговорить с таинственным анархистом.
На следующий же день я поехал в Виллафаллетто и без труда разыскал Ванцетти.
Он встретил меня недоверчиво. Я назвал себя.
— Такой-то, секретарь социалистической секции Фоссано. Я хотел просить тебя помочь нам…
Ванцетти, иронически усмехаясь, перебил меня:
— Понимаю, приближаются выборы…
— Дело не в выборах, — возразил я, — это будет пропагандистское собрание.
— Ну что вы сможете сделать в такой деревне? Здесь господствуют попы, народ безграмотен… Нет, я не хочу вмешиваться в это дело, у меня нет ничего общего с социалистами.
Я старался всячески убедить его.
— Думаю, что найдется общее: надо встряхнуть эту толпу, выветрить здесь ладан. Давай устроим так: я буду выступать, ты возражай мне, спровоцируем попа на выступление и докажем народу нашу правоту. Как видишь, найдется общее.
Но Ванцетти только качал голевой.
Мы долго спорили, он провожал меня за деревню. Говорил он на местном наречии. Чувствовался человек, много читавший и много думавший, твердо защищавший свои убеждения. Мне не удалось убедить его. Все же он согласился развешать афиши и отнес уведомление о собрании синдику. В воскресенье я с моим товарищем были встречены обычной «музыкой» и трезвоном.
Попы защищались отчаянно, организовывая против нас верующих крестьян. Случалось, что нас забрасывали камнями. Почти всегда собрание кончалось нашим арестом, причем полиция в рапорте сообщала, что она «спасала нас от народного гнева».
Много раз я вспоминал встречу с Ванцетти и никак не мог понять, каким образом в подобной обстановке мог появиться анархист. Но никогда я не думал, что мне придется еще раз организовать здесь митинг по поводу приговора к казни на электрическом стуле, вынесенного в Америке булочнику — анархисту из Виллафаллетто!..[20]
Это случилось в 1921 году. Нас было три оратора: коммунист, анархист и реформист. В этот приезд я познакомился с отцом и одной из сестер Ванцетти, той самой, которая потом совершила свое траурное путешествие в Бостон. Они умоляли меня не возбуждать общественного мнения; говорили, что, если делом займемся мы, от него откажутся епископ и депутат. Позже я узнал, что фашисты их запугали. Им удалось вырвать у отца Ванцетти согласие на запрещение объявленного нами митинга, который так и не состоялся. Мы покинули Виллафаллетто в сопровождении полицейских.
Эти подробности закулисной работы фашистов я узнал позднее из письма самого Ванцетти, написанного им из бостонской тюрьмы и помещенного в нью-йоркской итальянской газете в ответ на мою корреспонденцию на страницах одного из наших журналов. Письмо это — редкий документ человеческого хладнокровия — вскрывает всю мерзость клерикальных и либеральных деятелей, уже в те дни подчинивших свою политику фашизму.
Депутат Фаллетти (синдик Виллафаллетто), к которому я обратился по делу Ванцетти с сообщением о предполагавшемся митинге протеста, сказал мне:
— Не надо никакого митинга… Я лично уже занялся этим делом, хотя Ванцетти не заслужил, чтобы я им интересовался: когда совершают преступление, надо нести кару. Он опозорил нашу деревню, но мне жалко его семью. Что же касается Сакко, — его я не знаю.
Так умыл себе руки синдик Виллафаллетто.
Привожу письмо Бартоломео Ванцетти:
«Дорогие друзья из «Лавораторе»!
Я только что прочел корреспонденцию «Меднобородого»[21], появившуюся в «Лавораторе» 3-го с. м. под заглавием «Сакко и Ванцетти не должны умереть!» Автор впал в некоторые неточности, которые объясняются, конечно, непродолжительностью его пребывания в незнакомом ему Виллафаллетто, но которые, приписывая вину невинным, могут привести читателя к неправильным и ошибочным суждениям. Поэтому я решил написать это разъяснение, которое и прошу вас напечатать. Корреспонденция сообщает, между прочим, что депутат Фаллетти и префект Кунео — клерикал, дворянин, джолиттианец Фрутери ди Костильоле запретили митинг и ораторы избежали ареста, не попав в казарму карабинеров.
Без сомнения, «Меднобородый» писал это без злого умысла, но он ошибается. Не депутат Фаллетти и не граф Фрутери запретили митинг, а мой отец. Это было сообщено мне письмом моими сестрами. Когда фашисты узнали о готовившемся митинге, они направились прямёхонько к семье, которой возмущенно заявили, что достаточно было их одних, для того чтобы добиться помилования, и что вовсе не требовалось вмешательства «красных», и потребовали у моего отца выставить красных за дверь, если бы они явились, и атаковать их в местной газете. Отец мой, консерватор, но не фашист, ответил этим господам, что он был признателен «красным» за то, что они сделали для его сына, и что у него нет причины нападать на них. Позже моего отца запросил синдик, желает ли он, чтобы митинг состоялся. Мне грустно сообщить, что отец ответил отрицательно. Ораторы, очевидно, не были осведомлены об этих подробностях, объясняющих поведение местных властей, запретивших митинг. В этом и состоит неточность «Меднобородого», которую я и исправляю во имя истины.
