Бенгт Даниельссон - Гоген в Полинезии
Эти строки настолько совпадают со словами Лоти, что “невольно спрашиваешь себя,
не заимствовали ли у него составители справочника. Но Гоген не питал никаких
подозрений и тотчас согласился с Эмилем, что Таити - идеальное место для них10. В этом
выборе было еще одно важное преимущество: туда явно можно было проехать бесплатно,
не нанимаясь в официанты. Все тот же великолепный справочник сообщал радостное
известие: «Французское Общество колонизации щедро помогает земледельцам,
желающим поселиться в Южных морях. Правда, ограниченные ресурсы Общества не
позволяют ему даром предоставлять землю на востоке Тихого океана, как это будет
делаться в Новой Каледонии. Но благодаря любезному содействию властей Общество, во
всяком случае, обеспечивает бесплатный проезд питающим серьезные намерения
поселенцам, которые твердо решили эмигрировать в какую-нибудь французскую
колонию». Гоген нисколько не сомневался, что он и его товарищи вполне отвечают
требованиям Общества колонизации. Разве у них не «серьезные намерения», разве они не
«твердо решили»? Хорошенько изучив справочник, он открыл, что они даже могут легко и
приятно зарабатывать деньги в Южных морях. На островах Туамоту, к востоку от Таити,
полинезийцы ныряли за раковинами и нередко находили в них крупные жемчужины. И
Гоген с жаром изложил Бернару блестящую мысль, которая у него возникла: «Не
исключено, что де Хаан без ущерба для нашей дикой и простой жизни сможет вести дела с
голландскими торговцами жемчугом».
Предвкушая райскую жизнь на Таити, Гоген еще в одном отношении переменил свои
планы. Наиболее четко об этом сказано в письме датскому художнику Е.-Ф. Виллюмсену:
«Что до меня, то я уже решил. Вскоре я уезжаю на Таити, маленький островок в Южных
морях, где можно жить без денег. Я твердо намерен забыть свое жалкое прошлое, писать
свободно, как мне хочется, не думая о славе, и в конце концов умереть там, забытым всеми
здесь в Европе»11. Чтобы доказать продуманность своего шага, он почти дословно привел
вдохновенные и вдохновляющие строки из справочника о том, что для таитян жить -
значит петь и любить. Сообщил он о своем «непоколебимом» решении и Одилону Редону:
«Я уезжаю на Таити и надеюсь там окончить свои дни. Мои произведения, которые вам
нравятся, представляются мне молодым ростком, но я надеюсь выпестовать из него дикое
примитивное растение только для моего собственного удовольствия. Чтобы добиться
этого, я нуждаюсь в мире и покое. Слава, похвала других теперь мне совершенно
безразличны. Европейский Гоген кончился, никто здесь больше не увидит его
произведений»12. Говоря о жене и детях, Гоген выражал надежду, что они приедут к нему, когда он устроится как следует и сможет предложить им более обеспеченную жизнь, чем в
Копенгагене.
Скорее всего именно в эти дни Гоген создал малоизвестную картину, подписанную и
датированную 1890 годом, которая особенно наглядно показывает, что он ожидал найти на
Таити (илл. 7). Обнаженная Ева невозмутимо срывает греховно-красный плод с
живописного фантастического дерева, какие до тех пор писал только таможенный
чиновник Руссо. Много лет Гогену приходилось довольствоваться продажной любовью и
случайными связями с горничными бретонских гостиниц. И на первый взгляд кажется, что
картина всего-навсего воплощает весьма банальную и легко толкуемую эротическую
мечту. Но, как известно, произведения больших художников часто оказываются
неожиданно сложными и многозначными; так и это полотно - своего рода головоломка.
Один проницательный американский искусствовед, Генри Дорра, недавно заметил, что,
во-первых, Ева стоит в позе Будды с японского храмового фриза, который Гоген видел на
Всемирной выставке 1889 года, и, во-вторых, художник наделил Еву головой и лицом
своей матери! Со дня смерти матери, которую Гоген очень любил, прошло девятнадцать
лет, но у него была хорошая фотография (она сохранилась до наших дней), и нет никакого
сомнения, что он использовал ее как образец. Психоаналитическое толкование этого
неожиданного заимствования, предложенное все тем же зорким искусствоведом, выглядит
довольно дельным (во всяком случае, рядом с большинством других фрейдистских
объяснений, встречающихся в книгах о Гогене):
«Здесь, как и в предыдущих работах, Ева олицетворяет тягу художника к
примитивному. Гоген, чья социальная философия во многом связана с Жан-Жаком Руссо, в
своих письмах и записках часто противопоставляет прогнившей цивилизации Запада
счастливое первобытное состояние человеческого рода. Обращаясь за вдохновением к
«типам, религии, символике, мистике» примитивных народов, он искал остатки далекого
чистого детства человечества. Можно ли найти лучший символ этой мечты о золотом веке,
чем крепко сложенная плодовитая праматерь всех людей?
Гогенова «Ева» экзотична, в этом выразилось его естественное влечение к
тропической жизни. Его пристрастие к чувственным туземкам не было случайной
прихотью. Гоген сам был смешанного происхождения - в жилах его матери текла
перуанская, испанская и французская кровь, - и когда он называл себя «парией»,
«дикарем», который должен вернуться к дикому состоянию, в этом проявлялся
осознанный атавизм.
Кроме первобытности и экзотичности его «Ева» - мать; в этом качестве она выражает
эмоциональное равновесие, которое Гоген - так сложились его юные годы - связывал с
жизнью в тропиках. Сам он проникновенно говорит об этом в письме, которое написал
жене перед отъездом на Таити, когда шел седьмой год его разлуки с нею и детьми: «Жить
одному, без матери, без семьи, без детей - это для меня несчастье... И я надеюсь, что
настанет день... когда я смогу бежать на какой-нибудь полинезийский остров, поселиться
там в лесной глуши, забыть о европейской погоне за деньгами, всецело жить своим
творчеством, в окружении семьи. Там, на Таити, в безмолвии чудных тропических ночей, я
смогу слушать нежную, журчащую музыку своего сердца, гармонично сливаясь с
окружающими меня таинственными существами». Как ни парадоксально это покажется,
настроения Гогена вполне объясняются его прошлым. Поль Гоген, рано оставшийся без
отца, в детстве провел четыре года в Перу, живя там сравнительно обеспеченно с матерью
