Андрей Шляхов - Молодая Раневская. Это я, Фанечка…
В Малаховке Фаина обрела уверенность в себе. Она не сомневалась, что по окончании сезона легко найдет себе место в Москве. В Летнем театре Фаина встретилась с Алисой Коонен, с которой она познакомилась пять лет назад во время отдыха в Евпатории. Коонен обещала поговорить насчет Фаины со своим мужем Александром Таировым. Годом раньше Таиров, Коонен и еще несколько актеров организовали на Тверском бульваре Камерный театр, обративший на себя внимание первой же премьерой. Обычно для первого спектакля выбирали или что-то проверенное временем из классического репертуара, или нечто современное, злободневное, «свежее», как говорили актеры. Большой оригинал Таиров поставил «Саконталу», драму древнеиндийского поэта Калидасы в переводе Константина Бальмонта.
Увы, в труппе Камерного театра даже по протекции не нашлось места для Фаины. Ей снова пришлось ходить по театрам и театральным агентствам. Фаина не отказала себе в удовольствии побывать и в агентстве Рассохиной. Разумеется, не для того, чтобы поинтересоваться вакансиями, а для того, чтобы поставить точку в давнишнем споре. Саму хозяйку не застала, а сухопарая Ольга Ивановна притворилась, будто не узнает Фаину. Пришлось напомнить о прошлой встрече и рассказать об отыгранном в Малаховке сезоне.
Очень скоро у Фаины сложилось впечатление, что ей снова выпало ходить по заколдованному кругу и слышать отказы. Война, вопреки ожиданиям, затянулась. Многим стало не до развлечений. Жизнь дорожала и скучнела. Те же, кто желали развлечься, предпочитали театрам кабаре с их кафешантанными развлечениями. Только редкие энтузиасты вроде Таирова открывали театры, а кабаре росли словно грибы после дождя.
– Петь для жующих я не стану, – отвечала Фаина, когда ей предлагали выступать в кабаре. – Принципиально.
За принципы положено страдать. Отчаявшись найти место в Москве, Фаина согласилась ехать в Крым с антрепризой актрисы Александры Лавровской.
Екатерина Васильевна провожала Фаину как на войну. Плакала, осеняла крестным знамением (ничего, что иудейка, от креста спасительного никому еще плохо не становилось), уговаривала остаться. Но Фаина остаться отказалась, хоть и сама тоже плакала. Жаль было расставаться с Екатериной Васильевной и с Москвой.
– Я скоро вернусь, очень скоро, – обещала Фаина. – Отыграю один сезон и вернусь.
«Человек предполагает, а Бог располагает, и не в человеке путь его», сказано в Библии.
Фаина вернулась в Москву спустя почти шестнадцать лет, в июне 1931 года. Можно сказать, что в другой город приехал совсем другой человек, настолько все изменилось.
Но с Екатериной Гельцер Раневская дружила всю жизнь. Эта дружба оборвалась в декабре 1962 года с кончиной Екатерины Васильевны.
Глава четвертая
Боспор Пелопоннесский
«На, кажется,
надрезанном канате
Я – маленький плясун.
Я – тень от чьей-то тени.
Я – лунатик
Двух темных лун…»
Марина Цветаева, «Не думаю, не жалуюсь, не спорю…»Актер труппы Лавровской Орест Ветлугин, в афишах значившийся Орфеевым, называл Керчь «Боспором Пелопоннесским». «Скорее уж Пантикапеем Таврическим», – поправляли его товарищи, более хорошо знакомые с историей. «Пелопоннесс» лучше звучит, выразительнее», – отвечал Ветлугин-Орфеев. Фаине Керчь напоминала родной Таганрог. Такое же захолустье, и с такими же кичливыми претензиями на величие. В Таганроге приезжим непременно рассказывали о том, что государь император Петр Первый одно время всерьез намеревался сделать Таганрог столицей империи, да потом передумал и выстроил Петербург. В Керчи гордились древностью – Пантикапей, Спартокиды, Митридат… Много лет спустя Фаина Раневская скажет актерам Театра имени Моссовета: «Когда я слышу слово «Керчь», у меня начинается родимчик». Неизвестно, что именно она имела в виду – сам город или произошедшие там злоключения.
Настоящая фамилия Александры Лавровской была Плохова. Оттого, наверное, ей всю жизнь не везло. Ни на сцене, ни в делах. Так и не снискав актерской славы за полтора десятка лет служения Мельпомене, Александра Александровна решила, что служение мамоне станет для нее более удачным, и основала антрепризу.
Несколько сезонов прошли для Лавровской удачно. Так, во всяком случае, слышала в Москве Фаина, иначе бы не согласилась принять участие. Впрочем, что такое «удачно» с актерской точки зрения. Если не голодать во время разъездов и получить хотя бы две трети от обещанных денег, то это уже считается удачей. Антреприза антрепризе рознь. В захудалых, не имеющих громкой славы, громкого имени (а антреприза Лавровской такой и была), собираются одни неудачники. Деться некуда, а тут хоть какие-то надежды.
Надежды так и остались надеждами…
Бытовало мнение, что хороший антрепренер непременно должен быть удачливым. Без удачи никак. Актерам свойственно верить в удачу и в разного рода суеверия. На самом же деле хороший антрепренер должен обладать тремя главными качествами: знанием театральной конъюнктуры, умением договариваться с людьми, иначе говоря – умением соблюсти максимум собственной выгоды в любом торге и умением держать свою разношерстную труппу в строгости. Нет порядка – ничего нет. У Лавровской не было ни одного из этих качеств. Крым она выбрала в качестве места для гастролей наобум, польстившись на то, что вне курортного сезона здесь аренда театров стоила недорого и публика в это время не была избалована гастролерами и можно было ожидать неплохих сборов. Некий знакомый антрепренер Лавровской, которого она называла Жоржем, якобы остался весьма доволен, отработав сезон в Крыму тремя годами раньше, и настойчиво рекомендовал ей «эти благословенные места».
Гладко было на бумаге, да забыли про овраги… Три года назад не было войны и жизнь была совсем другой. Условия в «благословенной» Керчи оказались далеко не такими выгодными, как рассчитывала Лавровская. Вдобавок в Керчи оказались конкуренты – какая-то одесская антреприза. С ними пришлось делить городской драматический театр. Если бы Лавровская озаботилась тем, чтобы своевременно подписать договор на аренду театра с городскими властями, конкурентам бы пришлось уехать несолоно хлебавши. Если бы да кабы… А так отцы города рассудили, что два арендатора надежнее и выгоднее, чем один, и сдали театр обеим труппам.
Два или три спектакля в неделю даже в случае полных сборов играть было невыгодно. Уступать, то есть уезжать из города, никто не собирался. Между труппами развернулась настоящая война. Лавровская скандалила с одесским антрепренером, устраивала истерики членам театральной комиссии при городской думе и приплачивала расклейщикам афиш за то, чтобы они заклеивали афиши конкурентов ее афишами. Конкуренты, в свою очередь, тоже приплачивали расклейщикам. Расклейщики, должно быть, жалели, что в городе не сошлись три или четыре труппы. Актеры приходили на спектакли конкурентов для того, чтобы их освистать. Очень скоро враждующие антрепренеры поняли, что война окончательно поспособствует их разорению, и заключили нечто вроде перемирия. Освистывание, заклейка афиш и скандалы прекратились. Теперь обе труппы пытались забить конкурента разнообразием постановок. Новые спектакли ставились «по-гусарски», с двух-трех репетиций, действие «вытягивал» (другого слова и не подобрать) суфлер. Для подобного «гусарства» даже слово «профанация» звучало как комплимент.
Никакой дисциплины в труппе у слабовольной и взбалмошной Лавровской не было и в помине. Репетировали кое-как, играли спустя рукава, многие актеры позволяли себе выходить на сцену под хмельком. В «Цепях» Сумбатова-Южина, актер Алферов, игравший помещика Волынцева, вышел на сцену в костюме графа Альмавивы и так отыграл целое действие. Ошибся человек, перепутал, с кем не бывает. Хорошо еще, что роль не забыл. Актеры делали вид, что ничего особенного не происходит, зрители, бывшие в курсе новых футуристических веяний, приняли курьез за смелый ход режиссера или просто сделикатничали. Фаина, игравшая в «Цепях» Веру, ужаснулась. Сама она многократно оттачивала каждую свою реплику и перед спектаклем по часу входила в образ – садилась в каком-нибудь укромном уголке, закрывала глаза и начинала превращаться в свою героиню. Любая деталь имела для нее огромное значение. Незначительных деталей на сцене не бывает. Каждая деталь – это штрих к образу. Выбившийся из прически локон порой может сказать больше, чем длинный монолог. И непременно нужна достоверность, полное соответствие образу. Фаина часами перемеряла скудноватый гардероб труппы и рылась в реквизите, чтобы добиться максимального соответствия. Кое-что покупала на свои деньги. Другие актеры посмеивались над ней – вот чудачка.
Труппа была небольшой, с заменами дело обстояло туго. На замены ставили не по амплуа, а по принципу «кто свободен?». В «Днях нашей жизни» Фаине приходилось играть Евдокию Антоновну, в «Грозе» – Феклушу, в «Бедной невесте» – сваху Панкратьевну. О каком вхождении в образ могла идти речь, если за сорок минут до начала спектакля тебя отправляют гримироваться. Роль бы наскоро перечесть успеть. Лавровская считала эти суматошные замены хорошей школой для молодых актеров, но Фаина думала иначе. Разнообразие образов обогащает актерский опыт лишь в том случае, если эти образы сыграны как следует. Если же опыт сводится к тому, чтобы выйти на сцену и произнести положенные реплики, то толку от него никакого, один вред. Понемногу поневоле привыкнешь халтурить и превратишься из актрисы в фиглярку. Бывалые члены труппы часто вспоминали прошлые времена, особенно под водочку, и каждый непременно рассказывал о своих первых шагах на сцене. Волнения, надежды, тщательная работа над ролями, радость первого признания… Было страшно, слушая эти рассказы, сравнивать прошлое с настоящим, видеть испитые лица, вспоминать курьезы последних дней. С Фаиной тоже произошел «курьез» во время спектакля, хоть и не по ее вине. Однажды на нее упала декорация, которую забыли закрепить. Фаине повезло, она отделалась легким испугом. Декорации в то время были тяжелыми, деревянными, основательными.
