Федор Шаляпин - Маска и душа
— Русскiе?
— Нѣтъ. Кажется, англичане.
Интервьюеры — такъ поздно! Я былъ заинтригованъ.
— Зови.
Дѣйствительно, это оказались англiйскiе репортеры. Они сразу мнѣ бухнули:
— Правда ли, г. Шаляпинъ, что вы денацiонализованы Совѣтской властью за то, что вы оказали помощь Бѣлой Гвардiи? Вамъ, по нашимъ свѣдѣнiямъ, абсолютно воспрещенъ въѣздь въ Россiю.
И они мнѣ показали только что полученную телеграмму. Точь-въ-точь, какъ теперь, на этихъ дняхъ, мнѣ показывали телеграмму изъ Москвы, что я Совками «помилованъ», что мнѣ возвращаютъ мое имущество, и что 13 февраля 1932 года я выступлю въ Московскомъ Большомъ Театрѣ…
Я, разумѣется, ничего не могъ сказать имъ по поводу ихъ сенсайiи: я просто ничего въ ней не понялъ — что за чушь! Какую помощь оказалъ я Бѣлой Гвардiи?
Репортеры были, вѣроятно, разочарованы, но, уходя, они задали мнѣ еще одинъ вопросъ:
— Какъ же я буду носить свое тѣло на земле? Т. е. будучи отверженъ родиной, въ которую мнѣ никогда никакъ ужъ не попасть, въ какое подданство, думаю я, будетъ мнѣ лучше устроиться?
Курьезный вопросъ меня успокоилъ, потому что весьма развеселилъ. Я отвѣтилъ, что срочно я имъ дать отвѣта не могу, что я прошу на размышленiе, по крайней мѣрѣ, хоть одну эту ночь. И долженъ подумать и сообразить, къ кому мнѣ лучше примазаться.
Ночь эту я, дѣствительно, спалъ плохо. Что это могло бы значить? — думалъ я.
Черезъ нѣсколько дней письма отъ семьи и друзей изъ Парижа просвѣтили меня, въ чѣмъ дѣло.
83Къ этому времени, благодаря успѣху въ разныхъ странахъ Европы, а главнымъ образамъ, въ Америкѣ, мои матерiальныя дѣла оказались въ отличномъ состоянии. Выѣхавъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ изъ Россiи нищимъ, я теперь могъ устроить себѣ хорошiй домъ, обставленный по моему собственному вкусу. Недавно я въ этотъ свой новый очагъ переѣзжалъ. По старинному моему воспитанiю, я пожелалъ отнестись къ этому прiятному событiю религiозно и устроить въ моей квартирѣ молебенъ. Я не настолько религiозный человѣкъ, чтобы вѣрить, что за отслуженный молебенъ Господь Богъ укрѣпитъ крышу моего дома и пошлетъ мнѣ въ новомъ жилищѣ благодатную жизнь. Но я, во всякомъ случаѣ, чувствовалъ потребность отблагодарить привычное нашему сознание Высшее Существо, которое мы называемъ Богомъ, а въ сущности даже не знаемъ, сущѣствуетъ ли оно или нѣтъ. Есть какое то наслажденiе въ чувствѣ благодарности. Съ этими мыслями пошелъ я за попомъ. Пошелъ со мною прiятель мой одинъ. Было это лѣтомъ. Прошли мы на церковный дворъ на rue Daru, зашли къ милѣйшему, образованнѣйшему и трогательнѣйшему священнику, о. Георгiю Спасскому. Я пригласилъ его пожаловать ко мнѣ въ домъ на молебенъ… Когда я выходилъ отъ о. Спасскаго, у самаго крыльца его дома ко мнѣ подошли какiя то женщины, оборванныя, обтрепанныя, съ такими же оборванными и растрепанными дѣтьми. Дѣти эти стояли на кривыхъ ногахъ и были покрыты коростой. Женщины просили дать имъ что нибудь на хлѣбъ. Но вышелъ такой несчастный случай, что ни у меня, ни у моего прiятеля не оказалось никакихъ денегъ. Такъ было неудобно сказать этимъ несчастнымъ, что у меня нѣтъ денегъ. Это нарушило то радостное настроенiе, съ которымъ я вышелъ отъ священника. Въ эту ночь я чувствовалъ себя отвратительно.
Послѣ молебна я устроилъ завтракъ. На моемъ столѣ была икра и хорошее вино. Не знаю, какъ это объяснить, но за завтракомъ мнѣ почему то вспомнилась пѣсня:
А деспотъ пируетъ въ роскошномъ дворцѣ,
Тревогу виномъ заливая…
На душе моей, дѣйствительно, было тревожно. Не приметь Богъ благодарности моей, и нуженъ ли былъ вообще этотъ молебенъ, думалъ я.
Я думалъ о вчерашнемъ случаѣ на церковномъ дворе и невпопадъ отвѣчалъ на вопросы гостей. Помочь этимъ двумъ женщинамъ, конечно, возможно. Но двое, ли ихъ только или четверо? Должно быть, много.
И вотъ я всталъ и сказалъ:
— Батюшка, я вчера видѣлъ на церковномъ дворе несчастныхъ женщинъ и дѣтей. Ихъ, вѣроятно, много около церкви, и вы ихъ знаете. Позвольте мнѣ предложить Вамъ 5000 франковъ. Распредѣлите ихъ, пожалуйста, по Вашему усмотрѣнiю…
О. Спасскiй счелъ нужнымъ напечатать въ русской газетѣ Парижа нѣсколько словъ благодарности за пожертвованiе въ пользу бѣдныхъ русскихъ дѣтей. И немедленно же объ этомъ за посольскимъ секретнымъ шифромъ съ улицы Гренель въ Кремль полетѣла служебная телеграмма…
Москва, нѣкогда сгоревшая отъ копѣечной свѣчки, снова зажглась и вспыхнула отъ этого моего, въ сущности, копѣечнаго пожертвованiя. Въ газетахъ печатали статьи о томъ, что Шаляпинъ примкнулъ къ контръ-революцiонерамъ. Актеры, циркачи и другiе служители искусства высказывали протесты, находя, что я не только плохой гражданинъ, но и актеръ, никуда негодный, а «народныя массы» на митингахъ отлучали меня отъ родины…
Изъ Кремля на улицу Гренель подъ секретнымъ дипломатическимъ шифромъ летѣли телеграммы, и однажды, — кажется, по телефону — я получилъ очень вѣжливое приглашенiе пожаловать въ совѣтское полпредство.
Я, конечно, могъ бы не пойти, но какое то щекотливое любопытство подсказывало мнѣ: ступай, ступай. Послушай, что тебѣ скажутъ.
Полпредъ Раковскiй принялъ меня чрезвычайно любезно. Онъ прямо пригласилъ меня въ столовую, гдѣ я познакомился съ г-жей Раковской, очень милой дамой, говорившей по русски съ иностраннымъ акцентомъ. Мнѣ предложили чаю, русскiя папиросы. Поболтали о томъ, о семъ. Наконецъ, посолъ мнѣ сказалъ, что имѣетъ что-то такое мнѣ передать. Мы перешли въ кабинетъ. Усадивъ меня у стола рядомъ съ собою, Раковскiй, нервно перебирая какiя-то бумаги — ему, видно, было немного не по себѣ — сказалъ:
— Видите ли, тов. Шаляпинъ, я получилъ изъ Москвы предложенiе спросить Васъ, правда-ли, что вы пожертвовали деньги для бѣлогвардейскихъ организацiй, и правда ли, что вы ихъ передали капитану Дмитрiевскому (фамилiю котораго я слышалъ въ первый разъ) и еп. Евлогiю?
А потомъ, къ моему удивленш, онъ еще спросилъ:
— И правда ли, что вы въ Калифорнiи, въ Лосъ-Анжелосѣ, выступали публично противъ совѣтской власти? Извините меня, что я васъ объ этомъ спрашиваю, но это предписанiе изъ Москвы, и я долженъ его исполнить.
Я отвѣтилъ Раковскому, что бѣлогвардейскимъ организацiямъ не помогалъ, что я въ политикѣ не участвую, стою въ сторонѣ и отъ бѣлыхъ и отъ красныхъ, что капитана Дмитрiевскаго не знаю, что еп. Евлогiю денегъ не давалъ. Что, если далъ 5.000 франковъ о. Спасскому на помощь изгнанникамъ россiйскимъ, то это касалось дѣтей, а я думаю, что трудно установить съ точностью, какiя дъти бѣлыя и какiя красныя.
