Эвелин Левер - Мария-Антуанетта
18 июня, когда духовенство объявило о своем воссоединении с третьим сословием, в Марли состоялся внеочередной Совет, па котором присутствовали только министры. Разъясняя свои планы, о которых он уже докладывал королеве, Некер представил теперь их королю и своим коллегам. Он посоветовал Людовику XVI объединить депутатов всех трех классов. Однако ему следовало напомнить о создании особой палаты. В то же самое время следовало пообещать уравнивания в налоговой политике таким образом, чтобы все граждане платили одинаковый налог государству. Речь шла о настоящей революции.
19 июня Людовик XVI собрал своих министров в отсутствие Некера, который вынужден был остаться в Париже, поскольку его невестка была при смерти. Отношение короля, который на первый взгляд одобрял проект Некера, позволяло думать, что последний его уговорил, однако во время этого совещания Мария-Антуанетта «предупредила короля о своей просьбе встретиться с ним. Это вмешательство крайне удивило всех членов Совета. Король отсутствовал около часа, и, после того как он вернулся, в его поведении замечалось явное беспокойство, — рассказывал Сен-Прист. — Гораздо позже мы узнали, что королева вместе с графом д'Артуа напали на короля, заставив его отклонить этот проект и добившись от него обещания, что никакие решения в данный момент приниматься не будут». Министры расстались, так ничего и не решив. Король вновь собрал министров уже в Версале, 21 июня.
20 же июня возмущенные проявлением власти со стороны короля депутаты собрались в зале для игры в мяч и дали друг другу знаменитую клятву, согласно которой они разойдутся лишь после того как подарят Франции конституцию.
Атмосфера, в которой открылся Совет 21 июня, где присутствовали королева и братья короля, была достаточно тяжелой. Некер должен был предстать перед коалицией королевской семьи и министров, которые обвиняли его в пособничестве третьему сословию. Тем не менее было решено, что король выступит перед гремя сословиями, чтобы изложить им свою волю. На самом деле Людовик XVI переделал декларации Некера, по совету одного из своих секретарей. Некер узнал об этом и вовсе не появился на заседании 23 июня, дав таким образом сигнал контрреволюции.
Людовик XVI обратился к Генеральным штатам. Он начал с бичевания депутатов третьего класса, которые провозгласили себя Национальным собранием. Он объявил их решения «незаконными и неконституционными». Тем не менее король согласился принять некоторые свободы, как, например, свободу печати. Не настаивая на своем решении об уравнивании налогов, король надеялся на то, что духовенство и знать с этим согласятся. На самом же деле Людовик XVI хотел сохранить всю государственную систему без изменений. Таким образом, классовое деление должно было остаться нерушимым, никто не поднимал вопроса об уравнивании прав всех граждан. Что касалось голосования в штатах, этот вопрос претерпел ряд изменений. В конце концов Людовик XVI согласился на то, что некоторые вопросы будут голосоваться поголовно, а не посословно, как было принято. Это отныне будет называться революцией. Был ли он искрен? Были ли его уступки спровоцированы силой и угрозой, или они явились проявлением его собственной воли? Вопрос мог возникать лишь до 27 июня, когда он отдал приказ собрать войска под Парижем.
Вернувшись во дворец, король был встречен многочисленной толпой, обеспокоенной отсутствием Некера на последнем заседании. Его отсутствие, как спущенный курок, спровоцировало бунт в Версале. Людовика XVI это совершенно не удивило, как и то, что у себя на столе он нашел прошение об отставке. Отставка стала бы для него облегчением, если бы не манифестации на улицах. Убежденные в том, что толпа разойдется, король и королева решили подождать, прежде чем предпринимать какие-либо действия. После обеда толпа стала еще больше, она была уже во дворе и в галереях дворца. А в это время из зала заседания слышались возгласы депутатов третьего сословия, которые отказывались покинуть зал, как им приказывали. В Собрании беспокойство усилилось, поскольку «всем было известно, что существовал заговор, во главе которого стояли граф д'Артуа, принцы Конде и Конти, а также господа Люксембург и Кони, яростные враги общественных свобод», — писал очевидец.
К шести часам вечера Мария-Антуанетта, сильно обеспокоенная, вызвала к себе министра и сопроводила его к королю. «Король, — рассказывал Некер, — пе проявлял никакого неудовольствия, однако он попросил меня отказаться от решения покинуть министерство, он был при этом столь настойчив, что я уступил его воле. То волнение и напряжение, которое царило в Версале, не позволило мне колебаться». Этот день оказался триумфальным для министра. 24 июня большинство депутатов духовенства присоединились к депутатам третьего сословия, а 25 июня 47 депутатов знати последовали тому же примеру. 27 июня король попросил «духовенство и свою верную знать» присоединиться к третьему сословию. Король и королева уступили народному давлению. Смирились ли они с революцией или готовили контрреволюцию?
Никогда еще королевская чета не испытывала подобного ужаса. «С 23 июня до 27 июня все словно потеряли голову, и это не было лишено оснований, поскольку одновременно навалилось столько бед и угроз: и опасность голода, и банкротство, и гражданская война, — писал Мерси Кауницу. — Двор уже подумывал об утверждении своих прав, что было не так просто, видя передвижение войск, которое было прекрасным доказательством их волнений. Если бы Некер ушел в отставку, как он предполагал, или граф д'Артуа и его приближенные осуществили свой нлаи и арестовали бы этого министра, несомненно, во Франции разразился бы невиданный бунт, гибельный для монархии. […] Теперь, когда, наконец, Собрание объединилось, король правит в скорее иллюзорном, чем реальном спокойствии; напряжение и неприязнь, которые царят в Собрании, приведут к тому, что по каждому вопросу будут разгораться ожесточенные споры». В присутствии короля, который сомневался во всем, принцы, министры и все придворные могли полагаться только на королеву. Сторонники революции, как, впрочем, и контрреволюции, надеялись на нее. «В таком бедственном положении» Некер, Сен-Прист и Монморен, зная о влиянии, которое Мерси может оказать на королеву, просили его играть роль посредника «между королем и министрами». Мерси, однако, имел весьма пессимистические прогнозы на будущее французской монархии. «В данных обстоятельствах, когда невозможно было сделать то, что могло бы предотвратить плачевный исход, невозможно также иметь определенное мнение, воспринятое как совет или руководство к действию», — говорил Кауниц. Он довольствовался тем, что «заставил королеву заметить, насколько она была впутана в интриги, и что люди, которые вились вокруг нее в такой момент, не заслуживали доверия». Он посоветовал ей выждать время.
