Морис Монтегю - Король без трона
Обзор книги Морис Монтегю - Король без трона
Морис Монтегю
«Король без трона»
I
Вечером накануне Аустерлицкого сражения, около девяти часов, император Наполеон вышел из своей палатки. Он с минуту наблюдал неясные огни неприятельских бивуаков, расположенных за глубоким ручьем, на обширной равнине, противоположной французскому лагерю, а потом отдал своим адъютантам приказ сесть на лошадей и сам медленно поднялся на седло.
Стояла безлунная ночь; холодный туман, сгустившийся к вечеру, делал сумрак еще гуще. В такой темноте ехать становилось затруднительно, но солдатам эскорта пришла в голову счастливая мысль зажечь длинные факелы, устроенные из сосновых ветвей, обернутых соломой. Неверный, красноватый свет озарил небольшой, продвигавшийся вперед отряд.
Солдаты всех полков издали узнавали императора. Вдоль всей линии бивуаков французской армии запылали тысячи импровизированных факелов из пучков соломы, и целые ряды огней раскинулись направо и налево на огромное пространство; забили бесчисленные барабаны, загремели звуки музыки, и тысяча голосов слились в единодушном крике:
— Да здравствует император!
С высоты холмов мрачный, немой и неподвижный неприятель мог видеть свет и движение французских войск, воодушевленных горячим энтузиазмом.
Завтра, второго декабря, был день годовщины коронации императора. Это совпадение казалось солдатам счастливым предзнаменованием и еще более усиливало доверие войск к своему непобедимому вождю.
Ночь прошла спокойно, но с зарею заговорили пушки. Наполеон, окруженный своими маршалами, в числе которых были Даву, Ланн, Сульт, Бернадотт, Мюрат, Бессьер, распределял назначения и роли каждого в предстоявшем сражении.
Полным галопом помчались военачальники к своим отрядам и двинули их вперед. Уже на рассвете французская армия, вся охваченная одним могучим порывом, начала осаду высоких холмов, где бесстрастно занимали свои позиции русские войска. Французы взбирались на крутые склоны с оружием в руках, а подойдя ближе, открыли огонь по первым линиям врага и снова бросились вперед, сокрушая все на своем пути. Музыка гремела военный марш, барабаны подхватили популярный мотив, энтузиазм все увеличивался…
— Начали хорошо!.. — сказал Наполеон, запуская пальцы в свою табакерку.
Гренадеры маршала Удино первые достигли цели; двадцать пять тысяч молодцов в мохнатых шапках овладели холмами, оттесняя и сталкивая в равнину смятые отряды русских солдат, выбитых из позиции.
С левого крыла маршал Ланн теснил, давил неприятеля, отодвигая его к местности, занимаемой кавалерией Мюрата, которая колола и рубила его.
Центр армии под начальством Сульта и Бернадотта подвигался в свою очередь, побеждая по всему фронту, обращая в бегство русских и австрийцев, перехватываемых на пути отступления маршалом Даву.
В это время на темном и мрачном дотоле небе появилось аустерлицкое, ставшее с тех пор легендарным, солнце, как бы приветствовавшее победу французов и рассыпавшее золотые искры на сверкавшее в воздухе оружие.
Слишком вырвавшийся вперед отряд Сульта под предводительством принца Жозефа, брата Наполеона, неожиданно попал в очень опасное положение: его обступила со всех сторон неприятельская кавалерия, тесня его отовсюду и рассеивая; гвардейцы и кирасиры великого князя Константина Павловича, брата императора Александра I (что тоже казалось странным совпадением), отняли у него знамя.
Наполеон немедленно направил на них мамлюков, стрелков и конных гренадеров своей гвардии под начальством Бессьера и генерала Раппа.
Столкновение было ожесточенным и кровопролитным. Опрокинутые и разбитые русские отряды отступили за деревню Аустерлиц с неисчислимыми потерями, оставляя после себя груду мертвых тел и раненых. В руках французов осталось множество пленных, и между ними князь Репнин, командовавший лейб-гвардии конным полком.
Этот избранный полк состоял из лучшей столичной молодежи и был особенно ненавистен французам, знавшим, какому необузданному хвастовству предавались обыкновенно эти высокопоставленные гвардейцы, издеваясь над неприятельской армией. Французы избивали их беспощадно, яростно пронизывая их длинными клинками своих сабель, с торжествующим возгласом: «Пусть поплачут петербургские дамы!»
Австро-русские колонны бежали по всей линии: ими овладела полная паника. Отряды перемешались, артиллерия с кавалерией, обоз с пехотой. Спасались, кто как умел. Одни бросались в болото; но там их избивала французская пехота. Другие в беспорядке теснились между двумя прудами, но там гнались за ними по пятам французские гусары. Наконец, неприятельская масса бросилась искать спасения на льду огромного озера, который был так толст, что казался вполне надежным. Пять или шесть тысяч человек были уже на середине озера Сатган, но тут Наполеон приказал артиллерии открыть огонь по льду, и последний сейчас же дал трещины по всем направлениям. Раздался зловещий треск, вода хлынула потоками… Послышался отчаянный вопль ужаса и смерти. Люди, лошади, пушки, телеги медленно, величественно погружались в воду вместе с глыбами льда, опускаясь в открывающуюся бездну. Кое-где уже плавали на поверхности воды трупы…
Наступила мертвая тишина. Все было кончено; сражение было окончательно выиграно.
На протяжении двух верст были разбросаны трупы трех побежденных наций; их подбирали целый день. Но и к наступлению ночи их лежала еще масса, распростертых на снегу или погребенных под развалинами горящей деревни.
В этот час вечерних сумерек, когда сигналы сзывали войска французских аванпостов, один из унтер-офицеров обоза удалился от конвоя сопровождаемых им раненых и зашел во двор уединенной фермы, половина строений которой превратилась уже в обломки. Стены еще стояли, но были пронизаны пушечными выстрелами. Пустынное место производило зловещее впечатление.
Став посреди двора, унтер-офицер громко крикнул:
— Кто тут? Откликнетесь! Есть здесь кто-нибудь? Отвечайте!
Он прислушивался: ничто не шелохнулось, над развалинами царило мертвое, щемящее молчание.
Тогда унтер-офицер крикнул снова:
— Никого? Здесь никого нет?
Вдруг он вздрогнул: ему послышался слабый стон позади… Обернувшись, он громко крикнул еще раз:
— Кто здесь?! Я жду… Отзовитесь!
До него долетел слабый, как дуновение ветерка, голос:
— Ко мне!
На этот раз не могло быть сомнений. Унтер-офицер перешагнул через кучу навоза, побежал к рухнувшей стене, разбросал ее обломки и склонился над ними.
Перед ним лежал на грязи, в своем блестящем мундире, один из молодых офицеров-конногвардейцев, которые еще сегодня утром так горделиво кичились перед французской армией. Его каска откатилась в сторону, сабля все еще держалась в крепко сжатой руке, лицо было мертвенно-бледно, и весь он был залит кровью. Немного дальше можно было разглядеть при свете сумерек темную массу его околевшей лошади.
«Хорошая находка! — подумал унтер-офицер. — Это какой-нибудь русский вельможа».
Раненый, собрав последние силы, попробовал начать говорить:
— Что сражение? — задыхаясь, спросил он.
— Выиграно.
— Кем?
— Нами.
— Нами? Кем?
— Французами, черт возьми!
— А… Вы француз?
— И горжусь этим!
Дрожь пробежала по телу раненого. Он продолжал:
— Кто вы? Как ваше имя?
— Жером Кантекор де ла Коррез, квартирмейстер обоза, к вашим услугам. А вы, ваше сиятельство?..
— Я? Я… — нерешительно ответил раненый. — Я князь… Борисов.
— Так… Куда вы ранены? Я позову людей, через четверть часа вы будете в амбулатории, а недели через две и на ногах. В ваши годы поправляются легко.
Все это было сказано одним духом, так что раненый не успел вставить ни одного слова.
— Я погиб, я это знаю… Помощь бесполезна: у меня пуля в желудке и раздроблено бедро. Мое дело кончено.
Кантекор громко сделал неудобное замечание:
— А вы хорошо говорите по-французски для русского!..
Князь Борисов закрыл глаза и тихо сказал:
— Я жил во Франции…
Затем, с трудом переведя дыхание, он продолжал, несмотря на свою страшную слабость:
— Оставим это… время дорого, его так мало для меня… Вы унтер-офицер и, я полагаю, человек честный…
— Черт возьми!..
— К тому же у меня нет выбора. Я доверюсь вам… Слушайте… там, у седла моей лошади… Вы ее видите?..
— Вижу.
— Там есть сумка… в ней двести луидоров. Это ваша добыча…
Кантекор поклонился. Раненый продолжал:
— Там есть еще бумаги… Эти бумаги вы должны сжечь на моих глазах, тут же, не рассматривая и не читая их… Это любовные письма… вы понимаете… они могут скомпрометировать знатную даму… Вы поняли меня, товарищ?..
— Совершенно.
— Затем, — продолжал кавалергард, — вы возьмете из кобуры мои пистолеты и придержите мою руку, пока я прострелю себе голову: я слишком страдаю… Услуга милосердия… обязательная для солдата, даже для врага… Не правда ли, товарищ?
