Наталья Старосельская - Сухово-Кобылин
Но даже и после этого протокола надежда не покинула стареющего драматурга. Александр Васильевич продолжал перерабатывать «Смерть Тарелкина», вносил исправления, снижал обличительный пафос, сокращал резкие, словно пощечина, монологи персонажей, потому что знал твердо: «Каждая из моих пьес есть процесс, который я должен выиграть у цензуры и прессы всякими принудительными подходами».
Тщетно!
В начале 1888 года начальник Главного управления по делам печати Е. М. Феоктистов лично запретил «Смерть Тарелкина». Вот уж воистину — ирония судьбы! Тот самый Феоктистов, с едва прикрытой завистью описавший жизнь молодого Александра Васильевича на Выксе и его успех у женщин, снисходительно сомневавшийся в образованности Марии Ивановны, домашний учитель детей писательницы Евгении Тур, запечатлевший в своих мемуарах облик Сухово-Кобылина сразу после пережитой трагедии и таким образом оказавший нам, сам того не желая, неоценимую услугу… Ошеломляющая карьера! И, с точки зрения Александра Васильевича на развитие общества и личности, совершенно естественная и логичная.
Но почему именно он, Евгений Феоктистов, призван был стать высшим судьей над «комедией-шуткой»?!
Еще один из множества парадоксов, на которые столь щедра была судьба к Александру Васильевичу Сухово-Кобылину.
Поистине, она — «Великий Слепец»…
Александр Васильевич умел достойно переносить унижения, а способ противостоять им был лишь один — жестко регламентированные интеллектуальные занятия, полное подчинение тому раз и навсегда избранному распорядку, в котором размеренно чередуются физические нагрузки, занятия философией, чтение математических и других научных работ, систематизация прессы. Он уходил в затворничество. Внешнее и внутреннее.
Так было легче…
В 1889 году Сухово-Кобылин вновь возвратился к работе над «Смертью Тарелкина», делал бесконечные уступки, сам себя обманывая: «Тарелкина в свободные минуты всего переделал. Вообще стало в пьесе ладнее и живее». Теперь пьеса получила название «Расплюевские красные дни» (в 1892 году для нового предоставления в цензуру она была переименована в «Расплюевские веселые дни»).
Но и это не помогало…
А между тем Александр Васильевич оказался в стесненных материальных обстоятельствах. Еще в 1884 году он обратился к министру двора графу И. И. Воронцову-Дашкову с просьбой о выплате гонорара за постановки «Свадьбы Кречинского» в императорских театрах. За год до этого, в 1883 году, в журнале «Афиши и объявления» была опубликована заметка, в которой сообщалось: за 28 лет в Малом театре комедия была дана 168 раз и принесла около 120 тысяч рублей. «Приведенные цифры, — писал автор, — красноречиво говорят о необыкновенном успехе этой пьесы, после „Горя от ума“, „Ревизора“ и комедии А. Н. Островского „Свои люди“, занимающей первое место в репертуаре русской комедии».
А. М. Рембелинский вспоминал: «Лишь в начале царствования Александра III Сухово-Кобылин за своего Кречинского, уже прошедшего более двухсот раз (имеются в виду спектакли только императорской сцены, не считая любительских и провинциальных постановок. — Н. С.) по особому ходатайству получил из кабинета Его Императорского Величества пять тысяч рублей. Вот и все!». Но и это было позже. Тогда же Сухово-Кобылина ждал отказ.
Несправедливость соответствующего параграфа «Положения о вознаграждении сочинителям и переводчикам драматических пьес и опер» от 13 ноября 1827 года отмечали, приводя в пример именно Сухово-Кобылина, и А. Н. Островский, и П. Д. Боборыкин.
Тщетно!
Впору было вскричать вместе со своим персонажем, Кандидом Тарелкиным: «Проклята будь ты, судьба, в делах твоих! Нет на свете справедливости, нет и сострадания: гнетет сильный слабого, объедает сытый голодного, обирает богатый бедного! Взял бы тебя, постылый свет, да запалил бы с одного конца на другой, да надемши мой мундиришко, прошелся бы по твоему пепелищу: вот, мол, тебе, чертов сын».
И не хочешь, а подумаешь: не накликал ли Александр Васильевич сам на себя эту беду, пожар в Кобылинке?..
Постоянные сражения с цензурой по поводу своей третьей пьесы не заставили Александра Васильевича отказаться от научных и практических занятий. В 1888 году он выступил на заседании Императорского Русского технического общества с докладом «Способ прямого получения ректификованного спирта из бражки», в том же году доклад был опубликован в «Записках Русского технического общества», в 1890 году в петербургской газете «Свет» появилась статья Сухово-Кобылина «Похороны Золотого банка». Он по-прежнему не сдается, он по-прежнему полон жизненных сил, энергии, желания действовать.
Продолжая хлопотать о снятии запрета цензуры на «Смерть Тарелкина», Александр Васильевич пишет памфлет «Квартет» словно для того, чтобы выплеснуть на бумагу свои эмоции.
Да, он готов был до бесконечности переделывать и переписывать свою последнюю пьесу, точно уже зная, что она — последняя, больше ничего не будет. Но наедине с самим собой он оставался прежним. Об этом свидетельствует «Квартет». Памфлет стал ответом Сухово-Кобылина, с одной стороны, на повышенный тонус общественно-политической жизни, с другой же — на то безысходное чувство унижения, которое он испытывал, исправляя «Смерть Тарелкина». Эту сатирическую пародию необходимо рассматривать как эпилог трилогии: «Как аукнется, так и откликнется»…
Написанный в форме письма к приятелю, «Квартет», кажется, впитал в себя весь сарказм, всю желчь писателя по поводу настоящего и будущего России.
«Сам я, проживая теперь в К., сплю на невозможных постелях и ем невообразимую дрянь, несмотря на то, что передо мною Волга с рыбой, а за Волгой леса с рябчиками. Какой талант у людей: все иметь и все изгадить. Живу по Делу, значит принудительно созерцаю всероссийскую Волокиту, т. е. с унынием слежу, как пустейшие Бумаги переползают из одной Клоповни в другую. Все Чиновники, везде Чиновники, все Чиновники. Частные люди, т. е. Ничтожества, короче, Дворяне, переколели или доизмирают в Паутине долгов, изловленные всякими Пауками, Вшами и Клопами, которые тепло, сытно и плотоядно кишат в своих Клоповнях.
Поговаривают о новых Учреждениях, например: о земских Начальствах. Есть Кандиды или, проще, Наивники, ожидающие в своей Наивности Лучшего. Какой Вздор! Законы новые; Люди старые и будет все та же Дребедень».
«Квартет» интересен для нас не столько с точки зрения художественной, хотя и привлекает концентрацией тех ощущений и эстетических воззрений, которые изымались из двух последних пьес трилогии, сколько как памфлет политический, обличающий государственное устройство. Финал «Квартета» являет собой картину поистине апокалиптическую.
