Варлен Стронгин - Александр Керенский. Демократ во главе России
Наступило завтра. Он был в меру возбужден. Чисто выбрит. Полувоенный костюм ладно сидел на нем. В глазах светилась решимость. Он подумал, что не часто чувствовал себя так бодро и собранно. Поименное голосование, впервые предложенное им, продолжалось свыше пяти часов. 776 человек проголосовали за создание коалиции, 688 – против, из них 331 человек принадлежал к профсоюзам и Советам солдатских депутатов, которые находились в руках большевиков и их союзников – левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов. Он тоже принадлежал к партии эсеров и с горечью наблюдал раскол в ее рядах. Одни из эсеров перешли открыто на сторону большевиков, другие позднее были завербованы ими, как небезызвестный Борис Викторович Савинков, выдавший бывшим противникам планы и явки белой армии.
Керенский был человеком чести. Он не отступал от своих позиций никогда. Шел на уступки партиям, чтобы сохранить их в коалиции, может, ошибочно, зря верил большевикам и в их демократическую сущность. Может быть, поздно, но наивность и слепота покинули его. После голосования он заявил, что, если совещание решит сформировать правительство только из представителей социалистических партий, то ни он, ни другие члены республиканского правительства не войдут в новый кабинет. Авторитет его в глазах народа пошатнулся, но был еще достаточно силен. Корниловский мятеж размежевал его сторонников. Большевики, борясь с Корниловым, всюду кричали о слабости Керенского. Это была чистейшая ложь. Он не терял присутствия духа и должным образом дал отпор мятежникам. Но даже союзники, и в первую очередь англичане, усомнились в его способностях. Неверие мучило Керенского, но он не высказывал своего огорчения. Держался независимо и уверенно. И сегодня большинство членов совещания последовало его предложению. Помимо тех членов, что входили в коалицию до 27 августа, в состав нового кабинета вошли два представителя от профсоюзов и группы промышленников. Демократия не сдавалась.
Керенский напишет в мемуарах: «Несмотря на три года войны и блокады, несмотря на союз Ленина с Людендорфом и помощь союзников Корнилову, демократическое правительство не удалось бы свергнуть, если бы борьба велась с ним честно, а не при помощи лжи и клеветы… „Солидные“ газеты распространяли слухи и сплетни, публиковали заведомо ложные свидетельства, чтобы изобразить меня сторонником Корнилова».
Ленин не спешил вернуться из Финляндии в Россию, боялся ареста, но мог рассчитывать на своих верных представителей в Петроградском Совете – на Троцкого и Каменева. Керенский, отошедший от иллюзий якобы возможного взаимодействия с большевиками, трезво оценил их деятельность: «Троцкий занимался технической подготовкой восстания и отвечал за политическую агитацию среди солдат, матросов и рабочих. Каменев отвлекал внимание социалистических партий от подлинных целей Ленина, добивался, чтобы в момент восстания эти „партии не оказали Временному правительству никакой помощи“. Большевистская партия вышла из подполья. Аресты ее лидеров могли только усугубить ситуацию. Напряжение близилось к своему пику. На 12 ноября были назначены выборы в Учредительное собрание, но Ленин не хотел дожидаться их, так как, по собственному признанию, не надеялся на получение большинства. Документы истории подтверждают ход и накал событий, описанных в мемуарах Керенского.
«И немцы, и Ленин знали, что 28 октября министр иностранных дел Терещенко, представитель Ставки генерал Головин, представитель социал-демократов Скобелев, а также английский посол должны отбыть в Париж, чтобы принять участие в конференции стран Антанты, назначенной на 3 ноября, которая могла оказать влияние на ход всей войны.
24 октября Ленин направил членам ЦК категорическое письмо: «Товарищи!.. Положение донельзя критическое, и яснее ясного, что теперь уже поистине промедление в восстании смерти подобно… Нельзя ждать! Можно потерять все!..»
В ночь на 23 октября Военно-революционный комитет Троцкого, бросив всякую маскировку, начал отдавать приказы о захвате в городе правительственных учреждений и стратегических объектов.
Имея на руках документы, подтверждающие начавшееся восстание, я в 11 утра 24 октября отправился на заседание Совета Российской Республики и попросил председательствующего Авксентьева дать мне слово.
Я произносил речь, когда ко мне подошел Коновалов и протянул записку. Ознакомившись с нею, я после паузы продолжал: «Мне сейчас предоставили копию того документа, который сейчас рассылается по полкам: «Петроградскому Совету рабочих и солдатских депутатов грозит опасность. Предписываю привести полки в полную боевую готовность и ждать дальнейших распоряжений. Всякое промедление и неисполнение приказа будет считаться изменой революции. За председателя – Подвойский. Секретарь Антонов». Крики в зале: «Предатели!» Таким образом, в столице в настоящее время существует состояние, которое на языке судейской власти и закона именуется состоянием восстания. В действительности это есть попытка поднять чернь против существующего порядка, сорвать Учредительное собрание и раскрыть фронт перед сплоченными полками железного «кулака Вильгельма». (Возглас в центре: «Так и есть! Правильно!» Слева шум и возгласы: «Довольно!») Я пришел сюда, чтобы призвать вас к бдительности, для охраны всех завоеваний свободы многими поколениями, жертвами, кровью и жизнью завоеванной свободным русским народом. Я пришел сюда не с просьбой, а с уверенностью, что Временное правительство, которое в настоящее время защищает эту новую свободу, встретит единодушную поддержку всех людей, за исключением тех, кто не решится никогда сказать правду в глаза и поддержать не только Временное правительство, но и Российское государство. (Бурные аплодисменты всех, кроме меньшевиков-интернационалистов.) В настоящее время Временное правительство заявляет: те элементы русского общества, те группы и партии, которые осмелились поднять руку на свободную волю русского народа, угрожая одновременно с этим раскрыть фронт Германии, подлежат немедленной и окончательной ликвидации. (Бурные аплодисменты справа, в центре и частично левых сил, смех интернационалистов.)
Смех раздосадовал Керенского. Неужели его речь может быть смешна? Ранее его выступления у кого-то вызывали недовольство, у кого-то даже полное неприятие, но еще никто никогда не смеялся над ним. Он не шутит, не записной остряк. Однажды смеялись, когда он рассказывал шефу жандармов о действиях его шпиков. Тогда он рассчитывал на это, говорил иронически, в стиле Тэффи и Аверченко, а сегодня был серьезен, предельно серьезен. Хохотали те, которых он обличал. Неужели им его критика была смешна? Или… или он запоздал с нею и она им абсолютно не страшна. «Ну что же, – подумал он, – смеется тот, кто смеется последним». Позднее, когда большевики рассадят по тюрьмам меньшевиков – своих собратьев по Октябрьскому перевороту, он пожалеет их…
