Юрий Гальперин - Воздушный казак Вердена
Видимо, не очень внимательны ищейки к своим же собственным документам, если пытаются расшифровать ничего не значащую фразу.
Письмо, отправленное 23 апреля, доходит до Виктора после изучения агентом на почте. Вот его ответ Марии:
«Дорогой мам! Место я взял и не могу оставить его. Полгода по меньшей мере должен буду проработать. Поэтому сделаем так: я останусь здесь и постараюсь сэкономить толику деньжат. Ты же оставайся в Феццано или переезжай в Сан-Ремо и живи до моего приезда. Чувствую себя хорошо и вообще за своим здоровьем следить намерен. Вот и все.
Пишу в обеденный перерыв, поэтому спешу, не распространяюсь. В долги влезать не хочу ни под каким видом.
Прощай на полгода, целую Галчонка. Твой Виктор».
Вот как выглядела на самом деле жизнь «хозяина» алмазной мастерской, боявшегося опоздать на работу с обеденного перерыва. Просто удалось устроиться гранильщиком, что в случае удачи позволяло «сэкономить толику деньжат».
Осенью 1912 года все жандармские управления и пограничные пункты предупреждены о возможном приезде Виктора Федорова, «коего надлежит обыскать, арестовать, уведомив Ташкентский окружной суд и департамент полиции».
Это уже не первая ложная тревога по поводу прибытия Федорова.
Вернувшись из Бельгии в Италию, к своей семье, Федоров останавливается в Кави-де-Лаванья. Вместе с женой и несколькими знакомыми они выходят на прогулку. Им и в голову не приходит, что турист, фотографирующий свою спутницу, на самом деле охотится за ними.
«Имею честь представить Вашему Превосходительству, — доносит из Парижа глава резидентуры, — добытую наружным наблюдением фотографическую группу, на которой изображены проживающие в Кави-де-Лаванья Виктор Федоров, кличка «военный», его жена М. А. Ф… неустановленный Сорокин, неустановленный Александр, неизвестное лицо…»
Услышал агент, как называли двух спутников Федоровых, одного по фамилии, другого по имени, а вот «установить», кто они, пока еще не удалось. Это полицейская терминология. В деле Федорова с ней можно познакомиться очень широко: письма «разрабатываются» — что означает выяснение всех названных имен и фамилий, адресов, меняются виды наблюдений за Виктором-военным. Кави-де-Лаванья, Сан-Ремо, Санта-Маргарита — курортные окрестности Генуи — были с давних времен пристанищем русской политической эмиграции, ее цитаделью. Здесь долго жил Герман Лопатин, первый переводчик Маркса, знаменитый Кропоткин, множество других революционеров. Жили бедно, скудно, перебиваясь литературными заработками, уроками, скромной помощью из России, если было кому ее посылать. Легче всего здесь прожить в зимние месяцы, осенью, когда пустела знаменитая Ривьера. С приездом курортников большинство вынуждено переезжать в более отдаленные, дешевые для жизни места, в частности на Капри, где в то время цены на все были значительно ниже. Итальянские власти не преследовали русских, но по просьбе царского правительства французская политическая полиция имела в Сестри-Леванте свою агентуру для слежки за русскими. Вот и шли в Петербург донесения, перехваченная переписка, фотографии.
Вот откуда поступали сообщения о Федорове от «совершенно доверительных» до «совершенно секретных».
Одно из последних агентурных донесений, полученных в Петербурге из Франции перед войной, было очень кратким: «…Виктор Федоров («военный») остается жить в Ницце, где ему удалось получить место на 150 франков в месяц при редакции газеты…»
В первый день войны на Западном фронте германские войска вступили в Бельгию и Люксембург, захватили крепости Льеж и чуть позже Намюр, открыв своим армиям переход через реку Маас. Северные рубежи Франции сразу оказались под ударом. Началось приграничное сражение. Бои, бои, бои…
Доброволец Виктор Федоров участвует в них с третьего дня войны. Пулеметчик русского батальона отлично отражает огнем вражескую атаку. Не прошло и месяца, как на его рукаве появились капральские нашивки. Сразу прибавилось ответственности, забот. Но выдастся свободный час, и вспоминаются дом, родные, безутешное горе Марии, провожавшей мужа на войну.
— Мы тут не перестали быть русскими, — убеждал ее Виктор, — не за царя, за Россию иду. Вот посмотри… — И он потрясал прокламацией русских волонтеров социал-демократов. — Видишь, тут ясно сказано: «Защита отечества — долг социалистов». Долг! Даже революционеры в бой рвутся, ты хочешь, чтобы меня подлецом посчитали?..
— Страшно, — прижималась к нему Мария.
— Немцы придут, страшнее будет… Там, дома, братья наверняка уже записались, а Петр, поди, воюет, на границе стоял… Нет, мне никак отсиживаться в кустах нельзя, тебе же стыдно будет… Не плачь, не плачь…
* * *Подавив воспоминания, Виктор вернулся к начатому письму: «…Обо мне слишком не беспокойся. Народ у нас подобрался хороший, упорный. Маршальский жезл, который незримо лежит и в моем ранце, зовет вперед, вот я уже и капрал!.. Правда, война — это совсем не то, что на картинках, но дело мужское. Стараемся…»
Недолгие передышки в разбитых прифронтовых селениях, где отмывается, отъедается, пополняет расстроенные ряды разноязыкое французское войско. Кто только не встретится в местном кабачке: солдаты линейных полков и алжирские стрелки в широких бурнусах, аристократы-гусары в голубых доломанах и марокканские стрелки в синих куртках и гигантских шароварах… В этой пестрой шумной толпе, заливающей дешевым вином вчерашние опасности, потерю друзей, приходит короткое забытье, а там снова на передовую.
Наступило первое военное рождество. Приятельница Марии, тоже жена фронтовика, показала ей полученное на Новый год необычное письмо от мужа: «Вы думаете, что рождественский праздник в окопах — вещь достаточно-таки скучная, не правда ли? Я рад сообщить вам, что он прошел очень оригинально и был не лишен даже внушительной красоты. Ровно в полночь с нашей стороны прекрасный баритон запел песню. Немедленно стрельба остановилась. По окончании песни с обеих сторон раздались аплодисменты. И вдруг на германских окопах мы увидели громадную надпись, освещенную разноцветными фонариками: «Желаем вам счастливого праздника». Через минуту из их окопов стали выходить люди с возгласами: «Товарищи! Товарищи!» Ни один из нас не выстрелил. Мы тоже вышли. Немцы протягивали нам сигары, мы поделились с ними шоколадом. Необыкновенное дружеское настроение царило вплоть до самого утра. Неправда ли, это нечто прямо невероятное? Однако это правда. Я смотрел на все это как во сне. Немцы предложили не стрелять и не сражаться в течение всего праздничного дня. И так было на самом деле до вечера, пока нас не сменил новый отряд».