Андре Моруа - В поисках Марселя Пруста
Когда Марсель чувствовал себя не настолько хорошо, чтобы выйти из дома, Анри Бардак и некоторые другие друзья приходили к нему, чтобы поужинать рядом с его постелью жареным цыпленком и яблочным мармеладом. Однажды вечером, около полуночи, воспользовавшись одним из своих редких увольнений, внезапно появился Рейнальдо и, как в былые времена, играл Шуберта, Моцарта, отрывок из «Мейстерзингеров». Около четырех часов утра Пруст потребовал «короткую фразу». Позже Бардак спросил у Рейнальдо, откуда она. «Это, — ответил Рейнальдо, — окрашенный в уме Марселя реминисценциями из Франка, Форе и даже Вагнера, пассаж из сонаты ре-минор Сен-Санса».
На роман война произвела глубокое неудивительное воздействие. Когда ход событий обычен, книга отделяется от своего создателя в момент опубликования; пуповина обрезана; новая пища идет на новые произведения. Но, поскольку «Поиски утраченного времени» не смогли вовремя появиться на свет, книга продолжала развиваться патологическим образом. Все клетки ее великолепного и громадного тела разрослись донельзя. Мощная поросль, словно на гравюре Пиранези, разорвала первоначальное строение.
Профессор Фёйрат изучил протяженность и природу этих изменений, сравнивая корректурные листы второго тома, какими они были набраны у Грассе в 1914 году, с окончательной версией НРФ. Вот его заключение: вопреки тому, что утверждает большинство литературоведов, Пруст, ясный и логичный ум, вскормленный французскими классиками, построил свой роман, следуя очень простому плану: Сторона Свана (или буржуазия); Сторона Германтов (или аристократия); Обретенное Время (или примирение обеих «сторон» посредством Вечного поклонения, то есть эстетического созерцания).
Но он начал свою книгу в тридцать четыре года, а опубликовал второй ее том (как из-за продолжительности самой работы, так и из-за войны) лишь в сорок восемь лет. За этот долгий срок и сам он изменился. Война (и жизнь) открыли ему целый мир низменных инстинктов, о котором он ранее не подозревал. «Это человек, быстро обогатившийся опытом, бесконечно старше своих лет, который перечитывает фразы, написанные в почти детском простодушии».[228]
Все действующие лица, особенно с германтской стороны, чернеют. Герцогиня де Германт портится окончательно; у госпожи де Марзант под лицемерной мягкостью манер вскрывается неизлечимая гордыня аристократки; Робер де Сен-Лу, вначале столь обаятельный, сам становится одним из клиентов Жюпьена. Роману феерического отрочества наследует роман мизантропической зрелости.
Много добавилось психологических и философских рассуждений, в которых интеллект истолковывает поступки персонажей. Оттуда можно было бы извлечь целую серию «опытов» в духе Монтеня: о роли музыки, о новизне в искусстве, о красоте стиля, о малочисленности человеческих типов, об интуиции в медицине и т. д. Однако первый Пруст (говорит Фёйрат) полагал своей основной задачей при создании произведения искусства обойтись без интеллекта, обращаясь лишь к интуиции, инстинкту, безотчетной памяти. Второй Пруст излагает свои мысли с помощью оборотов таким образом, следовательно. Он использует такие бальзаковские формулы, как скажем в заключение… однако этот ответ моего отца требует нескольких пояснительных слов… и даже пресловутое вот почему… Бальзака, повторное появление которых у Пруста изучал Пьер Абраам. В конечном счете, говорит Фёйрат, Пруст действует в основном примерно так же, как и заурядные романисты, чью слишком униженную покорность законам логического мышления он сам бранил.
Вместе с мыслью меняется и его стиль. Он утрачивает «всю свою бархатистость, таинственность, музыкальность. Его словарь становится абстрактным». Пруст сам замечал: «Часто писатели, в сердце которых уже не рождаются эти загадочные истины, начиная с некоторого возраста пишут лишь с помощью своего рассудка, забирающего все большую и большую силу; поэтому в книгах их зрелого возраста больше силы, чем в юношеских, но зато исчезает прежняя бархатистость…»
Как геолог, наткнувшись на горный разлом, пытается, исследуя окаменелости и скальные породы, определить первичные, вторичные, третичные пласты, так и профессор Фёйрат, вооружившись своими наблюдениями и общими закономерностями, пытается отыскать в огромной десятитомной массе, поглотившей первоначальное произведение, то, что было третьим томом — таким, каким его замыслил сам Пруст, когда передал в издательство Грассе оглавление первоначальных томов:
Выходит из печати в 1914 году:
В ПОИСКАХ УТРАЧЕННОГО ВРЕМЕНИ:
У ГЕРМАНТОВ
(Дом госпожи Сван. — Имена стран: страна. — Первые наброски барона де Шарлю и Робера де Сен-Лу. — Имена людей: герцогиня Германтская. — Салон госпожи де Вильпаризи.)
Цена одного тома in-18 jesus[229] — 3 фр. 50
В ПОИСКАХ УТРАЧЕННОГО ВРЕМЕНИ:
ОБРЕТЕННОЕ ВРЕМЯ
(Под сенью девушек в цвету. — Принцесса Германтская. — Господин де Шарлю и Вердюрены. — Смерть моей бабушки. — Перебои чувств. — «Пороки и Добродетели» Падуи и Комбре. — Госпожа де Камбремер. — Брак Робера де Сен-Лу. — Вечное поклонение.)
Цена за один том in-18 jesus — 3 фр. 50
Исследование Альбера Фёйрата очень хитроумно. Он действует почти как Шерлок Холмс от литературоведения. Вот что используется им для дознания: а) возраст Рассказчика (когда тот проявляет себя человеком опытным, довольно много знающим о любви — пассаж из второй версии); б) состояние здоровья Рассказчика, который в первой версии еще не принимал наркотиков, не терял память и не думал о смерти; в) разочарованный тон, враждебное отношение к персонажам; г) естественно, всякий намек на события, произошедшие после 1912 года; д) более глубокий интерес к классовым различиям и социальным изменениям; е) наконец, стиль и само оглавление. Благодаря всем этим признакам господин Фёйрат извлекает из двух тысяч пятисот исследованных страниц всего пятьсот, которые объявляет принадлежащими к первоначальной версии. Это необъятный, добросовестный труд, но его результаты предположительны по определению.
Конечно, «Итог» (Summa) Марселя Пруста жил и старел вместе с автором, подобно любому произведению с долгим дыханием. Это отчасти лишает некоторые главные линии определенной чистоты, но зато придает роману особую красоту, свойственную зданиям, которые строились веками и впитали в себя многие стили. В таком замке средневековые башни лишь оттеняют своеобразную прелесть жилых помещений времен Людовика XIII. Несомненно, что интеллект в конце концов стал играть в книге гораздо более значительную роль, чем поначалу хотел Пруст. Он и сам понимал это: «Я чувствовал однако, что этими истинами, которые интеллект извлекает из действительности, не стоит полностью пренебрегать, поскольку они могли бы оправить, пусть и не так чисто, а также внедрить в ум те впечатления, чью вневременную суть и доставляют нам, единую для ощущений прошлого и настоящего — более ценных, но также более редких, чтобы произведение искусства могло быть создано только из них. Я чувствовал, как множество пригодных для этого истин, касавшихся страстей, характеров, нравов, теснились во мне…»
