Иван Майский - Перед бурей
ней, стараясь проникнуть в тайны буржуазного мышления
ее автора, но не испытал при этом никакого энтузиазма.
Конечно, я не в состоянии был тогда критически подойти
к построениям Жида, но что-то мне в его книжке не нра
вилось, какой-то инстинкт мне говорил, что это не то,
что мне нужно. Чтение Ж и д а имело, однако, один поло
жительный результат: я сразу почувствовал, что в жизни
имеется одна огромной важности область — экономика, ко
торой я до сих пор совершенно пренебрегал, увлекаясь раз
личными гуманитарными теориями и проблемами.
Вскоре после того Тася притащила мне литографиро-
218
ванный «Курс русской истории» Ключевского. Этот замеча
тельный труд произвел на меня громадное впечатление —
не только необыкновенной ясностью и блеском своего
изложения, но также сугубым подчеркиванием роли
экономических моментов в развитии Российского государ
ства. «Курс» Ключевского еще более утвердил меня в со
знании, что экономика — вещь чрезвычайной важности,
что ее
надо изучать, что из нее надо уметь делать правиль
ные выводы. Но как этого добиться? Я похож был в то
время на человека, который стоит перед сундуком, где
спрятаны величайшие сокровища. Он хочет открыть его, но
не знает, где лежит ключ, и в поисках за ключом беспо
рядочно шарит руками по всем углам и закоулкам: авось,
где-нибудь найдется.
Одна случайность оказала мне большую пользу. Я упо
минал уже выше о новом учителе истории в женской гим
назии Токмакове, который примыкал к течению легальных
марксистов. Та же Тася как-то познакомила меня с ним,
отрекомендовав, как «самого серьезного» из гимназистов.
Мы быстро сошлись с Токмаковым, и я довольно часто
стал проводить у него вечера за обсуждением социальных
вопросов. Однажды Токмаков дал мне для прочтения
модную в то время в радикальных кругах книгу Альберта
Ланге «Рабочий вопрос». Она мне очень понравилась и как-
то невольно слилась в моем сознании с памятным рома
ном Шпильгагена «Один в поле не воин». Ланге разъяснил
много непонятных вещей, а дополнительные комментарии
Токмакова еще более убедили меня, что в поисках ключей
к политической экономии я сделал шаг вперед. Однако
я чувствовал, что предо мной лежит еще длинная дорога.
— Вы были правы, Наташа: политическую экономию
надо знать!—горячо восклицал я как-то за чайным столом
у Королевых, месяца два спустя после моего первого раз
говора с Наташей на эту тему.
Наташа с довольным видом кивала головой, а я про
должал:
— Политическая экономия — самая живая, самая нуж
ная наука. Она выросла из самой жизни. Она переполнена
кровью социальных вопросов.
— Что это значит: «переполнена кровью социальных
вопросов»? — с легким поддразниванием спросила Ната
ша. — Очень уж вы любите, Ваня, вычурно выражаться.
Говорите попроще.
219
— Слушаюсь! — в тон Наташе откликнулся я. — Не ру
гайте меня очень за вычурность, — это поэзия меня портит.
— Повинную голову и меч не сечет, — засмеялась Ната
ша. — К каким же выводам вы пришли, познакомившись с
политической экономией?
— Отвечу вам, как Сократ: я знаю только то, что ни
чего не знаю, — отпарировал я и затем уже более серьез
ным тоном прибавил:— В последнее время я много думал
над тем, что такое нравственность.
— Что же это такое? — заинтересовалась Наташа.
— Видите ли, Наташа, мне кажется, что нравственно
все то, что содействует делу прогресса, безнравственно
все то, что этому мешает.
Наташа подумала немного, потом тряхнула головой и
сказала:
— Может быть, вы и правы... Только... Только, что та
кое прогресс?
Теперь настала мои очередь задуматься. Наташин во
прос ударил, как стрела, и все мое построение сразу зако
лебалось. Я не в состоянии был дать ясного ответа на во
прос: что такое прогресс? И потому мне стало как-то не
по себе.
— Знаете, Наташа, — заговорил я вдруг дружески, за
душевным тоном, как тогда, в Захламино,— я не знаю, что
со мной происходит. То я чувствую в себе громадные си
лы, то я кажусь себе самой ничтожной мухой... То беше
ный прилив веры в себя, то безнадежная тоска и отчая
ние... Отчего бы это?.. Надоел мне проклятый, мертвый
Омск! Хочется настоящей, кипучей жизни!..
Наташа слегка коснулась моей руки и тоном старшей,
видавшей виды сестры сказала:
— Скоро у вас, Ваня, будет кипучая жизнь. Все это
пройдет.
21. ОКОНЧАНИЕ ГИМНАЗИИ
И вот наконец пришел этот долгожданный день, кото
рый, казалось, никогда не настанет: я кончил гимназию.
Но далось это мне не даром. Предварительно пришлось
пройти через «врата адовы»: волнения и муки выпускных
экзаменов. Я шел им навстречу с тревогой и опасениями.
На всем протяжении гимназического курса я учился хоро-
220
шо. Правда, я почти никогда не был первым учеником, —
для этого в те времена требовалось такое количество зуб
режки, какого мне нехватало, но мое имя обычно красова
лось в числе первой пятерки сверху. Нелюбовь к зубрежке
я компенсировал общим развитием, изворотливостью мыс
ли, хорошей памятью, литературными данными и в резуль
тате более или менее успешно плыл по волнам гимназиче
ской науки. Однако теперь, накануне выпускных экзаме
нов, подводя итог своей девятилетней учебе, я слишком
хорошо ощущал почти полное отсутствие у меня тех «кур
совых знаний», которые были обязательны для каждого
оканчивающего среднее учебное заведение. И это меня
несколько смущало и беспокоило.
— Ну, как ты себя чувствуешь? — спросил меня перед
первым экзаменом Михаил Маркович.
— Как чувствую? — откликнулся я. — Чувствую, как
конь на скачках, которому предстоит перепрыгнуть через
десяток высоких барьеров.
— Но ты все-таки веришь в успех? — продолжал до
прашивать меня Михаил.
— Что значит «веришь»? — возразил я. — И что такое
вообще вера? В катехизисе Филарета есть такое опреде
ление: «Вера есть вещей обличение невидимых, то есть
