Иван Майский - Перед бурей
уверенность в невидимом как бы в видимом, в желаемом
и ожидаемом как бы в настоящем». Не плохое определе
ние! В этом смысле я, пожалуй, верю, но рассчитываю
главным образом на свою изворотливость да еще на свою
«кривую», которая до сих пор меня хорошо вывозила.
Подготовлен же к испытаниям я дьявольски плохо.
Затем начались экзамены. Они продолжались целый ме
сяц. Мы все, выпускники, в течение этого месяца не жи
ли, а горели: плохо спали, плохо ели, напропалую зубрили
и не выходили из состояния перманентного волнения. Мои
надежды на «кривую» не были обмануты. Помогала, ко
нечно, и собственная ловкость. Экзамены сразу пошли хо
рошо. Начались они сочинением по словесности на тему
«Почему русская литература с эпохи Петра Великого нача
ла утрачивать церковный характер?» Весь наш класс спра
вился с задачей неплохо, так что Петров даже напился
от радости и в пьяном виде говорил, что за работу поста
вил мне пять с плюсом, а сверх того, еще расцелует. По
алгебре и геометрии, на письменном экзамене, я тоже по
лучил по пятерке. Страшила меня устная математика, но
221
тут уж «кривая» помогла: вытащил легкие билеты. В ре
зультате и здесь получилась пятерка. В общем дела шли
хорошо, и, как я писал тогда Пичужке, «кроткий лик золо
той медали начинает вырисовываться предо мной в сине
ватой дымке». Да, дела шли хорошо, так хорошо, что у
меня появилось даже головокружение от успехов...
В тот год весна выдалась поздняя и холодная. До кон
ца апреля лед на Иртыше лежал толстым и крепким слоем.
Ледоход начался лишь в первых числах мая и развивался
медленно и неровно. Следующим после математики экза
меном была история. Готовился я к экзаменам обычно с
кем-нибудь из приятелей, большей частью с Марковичем,—
то у меня, то у него. В этот день я пришел к Марковичу,
чтобы «подчитать» по истории. Мы сели за стол и разло
жили книги. Но мне как-то не сиделось. Я встал и подо
шел к окну комнаты, выходившей прямо на Иртыш. Гран
диозная картина сразу захватила меня. Широкая река
была в буре и движении. Громадные льдины неслись по
вспухшему от весеннего половодья мощному потоку.
Льдины шли почти сплошной массой, наскакивая одна на
другую, сталкиваясь и ломаясь, то образуя густые заторы,
то открывая полосы чистой воды. Ветер свистел над
вздувшейся рекой, на свободных пространствах ходили
пенистые волны. Какое-то смутное, но неодолимо сильное
чувство вдруг проснулось в моей душе, и, повернувшись
к Михаилу, я неожиданно воскликнул:
— Мишка, бросай книги, поедем на лодке!
Михаил поднял от учебника лицо, полное изумления.
— Ты с ума сошел! — почти с ужасом воскликнул он.
Но в меня уже вселился мой бес, и я знал, что будет
по-моему. Напрасно Михаил отговаривался необходи
мостью готовиться к экзамену, напрасно он указывал на
безумие кататься на лодке в ледоход, — я стоял на своем,
я уговаривал его, грозил, упрашивал, старался подейство
вать на его самолюбие — и, в конце концов, добился
своего.
— Ну, чорт с тобой, пойдем! — подвел итог Михаил.
Едва мы вышли из дому, как нас закружил холодный,
пронзительный ветер. На берегу мы встретили пару лодоч
ников, которые, узнав о нашем намерении, посмотрели на
нас, как на лунатиков. Я, однако, настаивал, и лодочники,
222
пожав плечами, предоставили нам делать, что мы хотим.
Мы сели в небольшую гребную лодку и тронулись в путь.
Наше намерение состояло в том, чтобы, используя про
светы и трещины между несущимися льдинами, переплыть
на тот берег и затем вернуться назад. Мы рассчитыва
ли, что на всю операцию потребуется два-три часа, и
мы поспеем к обеду, после которого займемся Иловай
ским. Ведь экзамен истории грозно висел над нашими
головами!
Не тут-то было! Едва мы отплыли несколько саженей
от берега, как нас затерло в сплошную полосу льда и бы
стро понесло по течению. Мы пробовали вырваться из этих
холодных объятий. Мы раскачивали лодку, мы пытались
растолкать льдины веслами и таким путем очистить для
себя узенькую щель открытой воды, но все было напрасно.
Тогда мы решились на отчаянный шаг: мы сами выскочили
на большую льдину, напиравшую на нашу лодку с кормы,
и вслед за тем на нее же вытащили наше утлое суденыш
ко. Потом с напряжением всех сил, мы поволокли лодку
через льдину к другому ее краю, где начиналась полоса
чистой воды. Льдина под нашей тяжестью дрожала и ко
лебалась, в одном месте она треснула как раз после того,
как мы миновали опасное место, но все-таки наши усилия
увенчались успехом: мы добрались до открытого простран
ства. Здесь, однако, нас ждали другие трудности. Ветер
свистел в ушах, пенистые волны заливали лодку. Я с тру
дом выгребал против бури, Михаил то рулил, то отливал
воду с кормы. Наконец мы пересекли чистую полосу.
Дальше опять шло широкое ледяное поле, по тут оно было
менее плотно, чем под крутояром, от которого мы отплы
ли. Льдины были мельче, прорывы между ними чаще, дви
жение вперед легче. Однако ветер продолжал свирепство
вать, и пенистые волны, насыщенные ледяными обломками,
зловеще бились в низкие борты ладьи. Мы работали не
покладая рук. Мокрые, разгоряченные, опьяненные опасно
стью и бешеным стремлением преодолеть ее, мы с напря
жением всех сил боролись с разыгравшейся стихией.
Я чувствовал необычайный подъем духа. Мне нисколько не
было страшно. Я внутренне был твердо уверен, что с нами
ничего не случится. Но также твердо, всем существом
я ощущал, что для преодоления опасности я должен на
прячь все свои силы, всю свою энергию, всю свою волю.
Я делал это, или, вернее, это делалось как-то само собой,
2 2 3
а душа одновременно переполнялась восторгом, упоением,
энтузиазмом. Я с радостью подставлял свое лицо этому
ветру, этим холодным брызгам, этим жгучим уколам мель
чайших ледяных осколков. Я не мог сдержать своих
чувств и нередко во весь голос кричал:
— Мишка! Валяй! Режь направо! Лупи налево! Крепче!
Ж м и ! Не сдавай!
Мои выкрики часто бывали совершенно бессмысленны, но
