Иван Майский - Перед бурей
И в путь отправляйся смелее!
Лазурное озеро в темном лесу
Тебе повстречается вскоре.
Там выплачешь ты все страданья свои
И все свое мелкое rape.
Когда подойдешь ты к высоким горам,
Смелее взбирайся на кручи!
Вверху над тобою там будут орлы,
Внизу же угрюмые тучи.
Ты вновь возродишься, могуч, как орел,
Смирится на сердце тревога,
И гордо почувствуешь, как ты велик
И как потерял ты немного.
— Какой вы злой! — пробормотала смутившаяся Муся,
но в глазах ее сверкнула лукавая искра.
Вмешалась Наташа и, слегка дернув меня за рукав,
прошептала:
— Бросьте, Ваня, зачем портить нашу вечеринку?
Потом, приняв веселый вид, она громко сказала:
— Хватит поэзии, давайте споем! Муся, голубчик, спой
нам что-нибудь!
Муся, как это всегда бывает с певицами, стала отнеки
ваться и говорить, что она сегодня не в голосе, но, в кон
це концов, уступила общим настояниям. Она села посере
дине горницы на табуретку, положила ногу на ногу и,
охватив колени руками, красивым сопрано запела:
Однозвучно звенит колокольчик,
И дорога пылится слегка,
И далеко по чистому полю
Разливается песнь ямщика.
Муся пела очень хорошо, с большим чувством, покачи
ваясь всем корпусом в такт звукам и устремив вдаль пе
чально затуманенные глаза. Мы все ей подтягивали. Когда
песня кончилась, раздались аплодисменты. Хлопали не
только мы, — у входа в горницу хлопали также «хозяин»
и выглядывавшие из-за его плеча парень и молодая де
вушка, оказавшиеся его детьми. Муся вдруг соскочила с
213
табуретки, стукнула каблуками о пол и, подняв вверх одну
руку, запела «Калинку». Переход от грусти к веселью
был так резок и неожидан, что в первый момент мы все
как-то оторопели. Но это быстро прошло. Муся приплясы
вала и пела, а вся наша компания, «хозяин», его дети за¬
ливчиво подпевали:
Ах, калинка, калинка, калинка моя!
В саду ягодка-малинка, малинка моя!
Потом пошли танцовать. Сдвинули в сторону стол, та
буретки, лавки, и на образовавшемся небольшом простран
стве затопали ноги. Освоившиеся с нами хозяева вошли в
горницу и присоединились к общему веселью. Танцовали
вальс, мазурку, падэспань. Сергей с дочкой «хозяина» за
дорно сплясали русскую. Было шумно, жарко, весело,
угарно. Хотелось пить. «Хозяин» принес вторую бутылку
водки, около которой возились Королев, Баранов и Паль
чик. Олигер с Таней сидели в уголке и нежно о чем-то
ворковали. Совсем подвыпивший Сергей вздумал вдруг
объясняться в любви Мусе, — девушка то краснела, то
бледнела, не зная, что делать. Веселый Пальчик подсел
к Тасе и стал рассказывать ей о своей жизни в Томске.
Мы с Наташей сидели у самовара, и, хотя за весь вечер я
не выпил ни капли алкоголя, общая атмосфера как-то пья
нила меня, и мой разговор с Наташей был полон особой,
совсем необычной задушевности. Наташа рассказывала
мне о своем детстве, о недавней смерти матери, которую
она очень любила; я же поведал ей о том внутреннем
разладе, который был у меня в семье, о моих спорах и
столкновениях с матерью.
Возвращались домой мы глубокой ночью. Луна уже
склонялась к горизонту, и от деревьев по снегу побежали
длинные причудливые тени. Стало еще холоднее, на усах
и бровях появились белые колючие пушинки. Все были
уставшие от водки, от пляски, от только что пережитых
впечатлений. Говорили мало и лениво. Олигер слегка кле
вал носом, прижавшись к Тане. Больше всех подвыпивший
Королев громко похрапывал, склонившись головой на грудь
к Пальчику. Кучер заливисто посвистывал и щелкал кну
том. Лошади быстро неслись, и бубенцы мелодично разли
вались малиновой трелью. Я сидел, забившись в угол ко
шевы, и думал. Думал о том, что жизнь широка и в ней
214
есть много прекрасного, что дружба, любовь, поэзия очень
украшают жизнь, что, пожалуй, напрасно я так долго за
мыкался в своих исканиях и по-спартански сторонился от
прелестей жизни, которыми так широко пользуются дру
гие...
20. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ
Все эти мысли и чувства, навеянные лунной ночью и ве
черинкой в Захламино, разлетелись, как дым, буквально на
следующий же день.
Придя назавтра в гимназию, я узнал потрясающие но
вости: накануне поздно вечером жандармы арестовали че
тырех учеников шестого класса, и теперь вся наша гимна
зия гудела толками и разговорами об этом необыкновен
ном событии. Всех, разумеется, волновал вопрос: за что?
почему? Однако на первых порах никто не мог сказать ни
чего определенного. Прошло несколько дней, прежде чем
завеса стала несколько приподыматься над таинственным
происшествием, а еще через неделю ясна стала и вся кар
тина со всеми своими деталями. Картина эта была гнусна
и возмутительна до последней степени.
Идя по стопам нашей традиции, шестиклассники, как и
мы два года тому назад, образовали небольшой кружок, в
котором они читали и обсуждали Писарева, Добролюбова
и других корифеев передовой русской общественности.
В кружке было не больше семи-восьми человек, собирался
он обычно раз в неделю, причем лидером кружка был спо
собный пятнадцатилетний мальчик Амосов, сын омского
городского врача. Среди членов кружка имелся некий Кан¬
дауров, отец которого был священником в одном из подго
родных сел. Кандауров был нервный, эмоциональный маль
чик, который искал «правды жизни» и отличался несо
мненной религиозностью. Как он попал в кружок, не
знаю, но результат от этого получился трагический.
Наступила страстная неделя, и все гимназисты, как
водится, говели. На исповеди наш новый священник, отец
Дионисий, так не понравившийся мне с первого своего
появления в Омске, стал спрашивать Кандаурова об его
грехах. Набожный Кандауров решил открыться своему ду
ховнику и стал рассказывать о своих исканиях и сомне
ниях. Отец Дионисий сразу нащупал здесь для себя хоро
шую поживу. Ловко выспрашивая наивного и ничего не
215
подозревавшего мальчика, священник постепенно вытянул
